– Неужто? – говорю я горько. – Поэтому ты согласился поужинать с моими родителями, даже не посоветовавшись со мной?

– Ты бы взяла трубку, если бы я позвонил? – возражает он.

И то верно.

– Кроме того, я буквально только что закончил говорить с твоим отцом. Ты позвонила до того, как я успел позвонить тебе первым.

– Ладно. Неважно. Но я не хочу идти туда сегодня, Престон. После того, что случилось в субботу в отеле, мне на самом деле нужно время.

– Конечно. – Нотка сожаления звучит по-настоящему искренне. – Я плохо отреагировал, не могу это отрицать. Но ты должна понять – ты завела меня в тупик. Последнее, чего я ожидал, это услышать, что ты купила отель. Это было немного чересчур, Мак.

– Я понимаю. Но ты говорил со мной, как с непослушным ребенком. Ты хоть представляешь, как унизительно… – Я останавливаюсь, переводя дыхание. – Нет. Я не хочу вспоминать об этом. Нам придется поговорить, но не сейчас. Я не могу пойти на ужин. Просто не могу.

Короткая пауза.

– Маккензи. Мы оба знаем, ты не скажешь родителям, что не придешь.

Ага.

Он меня хорошо знает.

– Забери меня без четверти семь, – бормочу я.

Вернувшись в Талли-холл, я надеваю подходящее платье, чтобы мама не придралась, и привожу себя в презентабельный вид. Я выбираю темно-синюю водолазку, которая вроде как скромна, но в то же время и нет. Это молчаливый протест против моего испорченного вечера. Как только Престон забирает меня из общежития, он предлагает мне надеть кардиган.

Я сижу в тишине по дороге к новому модному стейк-хаусу возле кампуса. Престон достаточно умен, чтобы не заводить разговор.

В ресторане нам выделяют приватную комнату благодаря ассистенту моего отца, позвонившему туда заранее. По пути папа дарит свою обычную улыбку избирателям, а затем позирует для фотографии с менеджером – в конечном итоге фото будет помещено в рамку на стене и завтра появится в местной газете. Даже ужин становится важным событием, когда появляется мой отец, и все потому, что его самомнение не удовлетворит анонимный ужин с семьей.

Тем временем моя мать стоит в стороне, вежливо сложив руки перед собой, на ее лице застыла неестественная улыбка. Я понятия не имею, то ли ей действительно все это нравится, то ли ботокс убил все ее чувства.

Рядом со мной Престон, смотрит на меня мечтательным взглядом.

За коктейлями и закусками отец рассказывает о каком-то новом счете на расходы. Я не могу найти в себе сил даже притвориться заинтересованной, поэтому лениво размазываю свекольный салат по тарелке. Престон набрасывается на него с удивительным рвением, которое сегодня почему-то действует мне на нервы. Я всегда ценила способность Престона болтать с моими родителями, снимать с меня часть бремени в таких вещах. Они любят Престона, поэтому его присутствие поддерживает их в хорошем настроении. Но сейчас я нахожу его невероятно раздражающим.

На долю секунды, мне кажется, я могу набраться смелости, чтобы сообщить новость своим родителям… Угадайте, что? Я купила отель! Но едва мама начинает говорить, что не может дождаться, когда я займусь ее благотворительным фондом, я лишь убеждаюсь: они отреагируют не лучше Престона.

– Я надеялся, вы позволите мне взять Маккензи с собой в Европу этим летом, – говорит Престон, когда приносят первые блюда. – Отец, наконец, сдался и согласился взять маму за покупками для нового загородного дома. Мы плывем на яхте вдоль побережья из Испании в Грецию.

Вот так новость. Я почти уверена, что в последнее время мы не обсуждали мои летние планы, а если и обсуждали, то это было до того, как я купила отель. Престон прекрасно знает, что этим летом я не смогу покинуть Авалон-Бэй.

Или, может, он уверен, что сумеет уговорить свою незрелую, безответственную подружку-жену отказаться от покупки.

Горечь переполняет мое горло. Я проглатываю ее, заедая кусочком камбалы с лимоном и чесноком.

– Звучит просто великолепно! – Мама немного повышает тон.

Одним из самых больших недовольств мамы по поводу карьеры мужа – не то чтобы она не пользовалась привилегиями жены конгрессмена – является то, что она вынуждена терпеть наличие всего лишь двух домов для отдыха, в то время как все ее друзья проводят отпуска и выходные в частных шале в Церматте[43] или на виллах на Майорке. Отец говорит, нам не следует выставлять свое богатство напоказ, ведь это деньги налогоплательщиков. Даже несмотря на то, что бо́льшая часть денег нашей семьи поступает от наследства и корпорации, которую уже покинул отец для того, чтобы баллотироваться. Номинально он по-прежнему состоит в этой корпорации. Однако внимание вызывает вопросы, а отец их ненавидит.

– Вам многое приходится терпеть от этого парня, – шутит Престон, ухмыляясь моей матери. – Как и ей. – Он кивает мне и, найдя мою руку под столом, сжимает ее.

Я сбрасываю его руку и вместо этого тянусь к своему стакану с водой.

Мое терпение вот-вот лопнет. Раньше я так хорошо отстранялась от этих разговоров. Отмахивалась от них как от безобидных шуток, чтобы мои родители были счастливы. Пока Престон развлекал их, и все ладили, моя жизнь была намного легче. Но отныне такое положение вещей меня больше не устраивает.

– Какие у тебя планы после выпуска в следующем году? – обращается отец к Престону. Мне он не сказал и пары слов за весь вечер. Такое ощущение, будто я всего лишь оправдание для того, чтобы увидеть их «настоящего» ребенка.

– Мой отец хочет видеть меня в штаб-квартире своего банка в Атланте.

– Вот так смена деятельности, – произносит папа, нарезая свой чертов стейк.

– С нетерпением жду этого. Я намерен узнать все о семейном бизнесе, от того, как сортируется почта, до темы поглощений и слияний.

– И о том, как принимаются законы, – добавляет мой отец. – Нам нужно что-то придумать на следующий срок. Чтобы ты побывал в Капитолии. На рассмотрение комитета вынесено несколько важных законодательных актов – участие в этих слушаниях было бы бесценным опытом. Ты смог бы посмотреть, как там все устроено.

– Отлично, – просияв, говорит Престон. – Было бы здорово, сэр.

Ни разу в жизни мой отец не предлагал мне съездить в Вашингтон на так называемый «приведи своего ребенка на работу» день. Единственный раз, когда я побывала в здании Капитолия, был для фотосессии. Отец принимал присягу, и меня отвели в комнату, где ждали другие семьи. Я немного попозировала, а затем меня тут же попросили уйти. Другие дети конгрессменов вместе со мной отправились в забег по барам и клубам округа Колумбия, и это продолжалось ровно до тех пор, пока какой-то сенаторский сынок не начал избивать мальчишку-дипломата. В итоге все это превратилось в разборки между секретной службой и иностранными силами безопасности.

– Так жаль, что у вас с Маккензи всего один совместный год в Гарнете, прежде чем вы снова разлучитесь. Но я уверена, вы это преодолеете, – вставляет мама.

– На самом деле, – начинает Престон, – Маккензи присоединится ко мне в Атланте.

Да неужели?

– Гарнет предлагает полное обучение в онлайн-формате для получения степени, поэтому ей не придется переводиться, – продолжает он. – Перелет из Атланты короткий, на случай если ей понадобится что-то в кампусе.

Какого хрена?

Я глазею на Престона, но он либо не замечает, либо ему просто все равно. Мои родители тоже не видят моего растущего беспокойства.

– Отличное решение, – хвалит папа Престона.

Мама кивает, соглашаясь с ним.

Зачем я вообще здесь, если мое участие в разговоре, в моей жизни совершенно лишнее? Я не более чем украшение, предмет мебели, который переносят из комнаты в комнату. Мои родители. Мой парень. Люди, которые якобы заботятся обо мне больше всего на свете.

Однако я чувствую себя невидимкой. И уже не в первый раз.

Пока они болтают о главном блюде, не обращая внимания на мое состояние, я вдруг отчетливо вижу, какой будет моя жизнь через пять, десять, двадцать лет.

Хотя это скорее угроза, а не счастливое будущее.

Приговор, а не возможность.

Но потом мне приходит в голову: я больше не ребенок и не должна здесь находиться. На самом деле, меня тут абсолютно ничего не держит. Я мысленно возвращаюсь к тому обеду с друзьями Престона, как девочки с легкостью мирились с явными изменами Себа, любителя «внеклассных» минетов. А потом, как Престон так быстро простил меня за мою неосмотрительность. Подсказки выстраиваются в ряд, и картина становится ясной.

Предельно ясной.

Я отталкиваю тарелку, кидаю салфетку на стол и резко отодвигаюсь на стуле.

Мама смотрит на меня и хмурится.

– Простите, – объявляю я, – но мне нужно идти.

Ни секунды не колеблясь, я бросаюсь к двери прежде, чем кто-либо успевает возразить. Я пытаюсь спрятаться в кустах возле стойки