Шрифт:
Закладка:
Харикл, уступая желанию своего отца, согласился поселиться пока в его доме. Покои женской половины были поспешно приведены в порядок и снабжены всем необходимым для принятия невесты и для устройства нового хозяйства. Дверь, богато убранная гирляндами из зелени и цветов, извещала прохожих о торжестве; а внутри повара и рабы были заняты приготовлениями к брачному пиру, который должен был отпраздноваться в обширном кругу родных и друзей обеих сторон. Даже сам Форион отступил от своих привычек и обещал быть на пиру, так как в числе приглашённых был и Пазий, только что просватавший свою дочь за Ктезифона.
В комнате Харикла Ман приготовил предназначенную для этого дня одежду: сотканный из тончайшей милетской шерсти хитон и ослепительно белый гаматион, который для настоящего торжества был выбран без обыкновенной пурпурной каймы. Рядом стояли нарядные полубашмаки, красные ремни которых застёгивались золотыми пряжками. Венки из мирта и фиалок тоже были приготовлены, два серебряные алабастра[137] поставлены были с драгоценнейшей мазью, присланной Софилом на случай, если бы Харикл захотел употребить её в этот день. Сам жених был ещё в купальне вместе с Ктезифоном, откуда и должен был отправиться за невестой.
Не меньше хлопот было и в доме Клеобулы. Солнце склонялось уже к закату, а брачный наряд всё ещё не был окончен. Клеобула сидела на стуле в своей, наполненной благоуханиями, комнате и держала в руках серебряное зеркало; Хлорис причёсывала её волосы, а мать вдевала ей в уши жемчужные серьги[138].
— Поторопись, — сказала она нетерпеливо рабыне, — ты сегодня ужасно копаешься; смотри, ведь вечер уже близок. Пойди, Менодора, — приказала она другой рабыне, — и измерь длину тени на солнечных часах в саду.
— У нас здесь есть водяные часы[139], — возразила Хлорис. — Посмотри, сколько в них ещё воды, а она должна вся стечь ещё раз до заката.
— Эти часы, должно быть, неверны, — сказала Клеобула. — Теперь, вероятно, позже.
Но возвратившаяся Менодора объявила, что тень равняется только восьми футам и что до вечера времени ещё довольно.
Наконец Хлорис продела через густые волосы головную повязку и золотою булавкою прикрепила на затылке покрывало невесты, а Менодора застегнула белые ремни вышитых золотом сандалий. Затем, чтобы довершить наряд, мать вынула из ящика слоновой кости широкое золотое ожерелье, богато убранное драгоценными камнями, и имевшие форму змеи запястья. Клеобула взяла ещё раз зеркало и посмотрелась; ящики с платьями были заперты, и с девической робостью, хотя совсем с другими ощущениями, чем в день своего первого брака, стала она ожидать минуты, когда свадебная процессия придёт за нею.
Из водяных часов вторично вытекла вся вода, солнце совершило уже свой путь, и в комнатах дома стало темнее. У богато украшенной венками двери дома, в сопровождении множества народа, остановился экипаж, запряжённый двумя статными мулами. Экипаж этот должен был отвезти невесту в её новое жилище.
Жених, отец его и Ктезифон, избранный дружкою, вошли в дом и, приняв из рук матери невесту, проводили её до экипажа; тут, закутанная с ног до головы в покрывало, она заняла место между Хариклом и Ктезифоном. Мать зажгла брачный факел, все последовали её примеру, и процессия тронулась при звуках флейты и весёлом пении гименея к дому Софила.
Здесь, по древнему обычаю, брачная чета при входе была встречена символическим дождём из лакомств и мелких денег, затем прошла в парадно освещённую залу, в которой с одной стороны были приготовлены ложа для мужчин, а с другой — сиденья для женщин. Но когда были съедены свадебные пироги и полночь уже приближалась, тогда мать Клеобулы провела новобрачных в тихий таламос; перед его закрытой дверью раздалось ещё раз громкое пение гименея, и, может быть, никогда ещё этот бог не носился над брачным покоем с чувством большего удовольствия.
Георг Эберс
Арахнея
I
Глубокая тишина царила над водой и на зелёных островах, которые, подобно оазисам, подымались из сверкающих вод. На самом большом из этих островов пальмы, серебристые тополя и сикоморы бросали уже удлиняющиеся тени, тогда как косые лучи солнца золотили их тёмные вершины и освещали тростниковые заросли у самого берега. Вереницы больших и малых птиц проносились высоко под сводом тёмно-лазоревых небес; изредка пеликан или пара диких уток с коротким отрывистым криком опускались на сочную зелень зарослей, но звуки эти как бы сливались с природой и тотчас же пропадали в вышине или в чаще кустов. Немногие из прилетавших птиц достигали городка Тенниса, окружённого со всех сторон водами разлившегося Нила в 274 году до Р.X. Казалось, будто сон или какое-то оцепенение сковало уличную жизнь жителей этого городка; на улицах почти не видно было людей, а немногочисленная кучка носильщиков и матросов, работающая на кораблях и лодках, исполняла свою работу тихо, без слов, измождённая жарой и тяжёлым трудом. Даже дым, поднимающийся над некоторыми зданиями, и тот, казалось, нуждался в отдыхе и лениво, медленно стлался над плоскими крышами. На маленьком островке, лежащем наискось от гавани, господствовала та же тишина. Тенниты называли его «Совиным гнездом», и ни они, ни правительственные чиновники второго царя из династии Птолемеев не посещали его без уважительных на то причин. Чиновникам даже не дозволялось вмешиваться в дела обитателей острова, принадлежавшего уже несколько сотен лет семье корабельщиков. Хотя и подозревавшаяся в пиратстве, семья эта, однако, со времён Александра Великого пользовалась правом свободного убежища, дарованным представителю этой семьи великим мировым завоевателем за своевременно оказанную ему помощь маленькой флотилией судов владельца острова при осаде Газы. Ещё в царствование первого Птолемея решено было отнять у владельцев острова эту привилегию за неоднократные морские разбои, но решение это не приводилось в исполнение. И только в последние два года началось опять расследование поступков главы семьи — Сатабуса; с тех пор он, его сыновья и его корабли
