Шрифт:
Закладка:
«Анализ оригинальных текстов трех стихотворений из „Цветов зла“, посвященных кошкам, позволяет установить смысловые составляющие образа: всезнание, мудрость, причастность теневому началу мира, сближение с образами языческих божеств, идолов; мотив кошачьего взгляда, зрачков; мотивы металлического, каменного и холодного во внешности кошек; мотивы электричества, огня; мотивы запаха, аромата, дурмана, зелья; мотивы женственности и сексуальности. Все эти смысловые компоненты приводят к выводу о связи образа кошек с мотивами мифологического „нижнего мира“, демонизма».
Отмечается, что образ кошки имеет в европейской культуре «устойчивые коннотации, связанные в основном с его средневеково-христианской трактовкой». Коннотации — это сопутствующие значения, такие как «демонизм», «колдовство» и «похоть», прочно закрепившиеся в культуре и литературе до XIX века.
К несчастью, с котами и кошками в средневековой Европе связывались разнообразные (порой совершенно дикие) суеверия, и такое отношение категорически не устраивало Бодлера. Он поэтизировал зло как силу, которая, как пишет историк литературы О. В. Альбрехт, может «опротестовать современный мир, имеющий в качестве культурной базы именно христианство». Но при этом также крайне важной для Бодлера темой были одиночество и отверженность… Соответственно, для него коты и кошки с их репутацией одиночек были наилучшими собеседниками для отвергнутого лирического героя. Они — украшение затворнической жизни «страстных любовников» (amoureux fervents) и «суровых ученых» (savants austères).
Филологи Роман Якобсон и Клод Леви-Стросс в своей статье, посвященной сонету Бодлера «Кошки», приписывают бодлеровским кошкам «роль посредников, носителей смысла, связывающего воедино весь человеческий опыт; в конечном счете, роль носителей высшего знания».
Кстати, именно такими, похожими на древних сфинксов или вещих идолов, увидел котов французский поэт Шарль Бодлер, адресовавший им три стихотворения в «Цветах зла» («Кошки», «Кот», «Кошка»).
В «Цветах зла» Бодлера (1857 год) имеется несколько текстов, целиком посвященных котам и кошкам. Вот, например, его стихотворение «Кот» в переводе П. Г. Антокольского:
Двухцветной шкурки запах сладкий
В тот вечер я вдохнул слегка,
Когда ласкал того зверька
Один лишь раз, и то украдкой.
Домашний дух иль божество,
Всех судит этот идол вещий,
И кажется, что наши вещи —
Хозяйство личное его.
Его зрачков огонь зеленый
Моим сознаньем овладел.
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивленно,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных,
Читаю собственный удел.
Или вот, например, его сонет «Кошки» в переводе П. Ф. Якубовича:
От книжной мудрости иль нег любви устав,
Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой,
В изнеженность и мощь их бархатного тела,
В их чуткость к холоду и домоседный нрав.
Покоем дорожа и тайными мечтами,
Ждут тишины они и сумерек ночных.
Эреб в свой экипаж охотно впрег бы их,
Когда бы сделаться могли они рабами!
Святошам и толпе они внушают страх.
Мечтая, вид они серьезный принимают
Тех сфинксов каменных, которые в песках
Неведомых пустынь красиво так мечтают!
Их чресла искр полны, и в трепетных зрачках
Песчинки золота таинственно блистают.
А это стихотворение «Кот» в переводе Эллиса (Л. Л. Кобылинского):
I
Как в комнате простой, в моем мозгу с небрежной
И легкой грацией все бродит чудный кот;
Он заунывно песнь чуть слышную поет;
Его мяуканье и вкрадчиво и нежно.
Его мурлыканья то внятнее звучат,
То удаленнее, спокойнее, слабее;
Тот голос звуками глубокими богат
И тайно властвует он над душой моею.
Он в недра черные таинственно проник,
Повиснул сетью струй, как капли, упадает;
К нему, как к зелию, устами я приник,
Как строфы звучные, он грудь переполняет.
Мои страдания он властен покорить,
Ему дано зажечь блаженные экстазы,
И незачем ему, чтоб с сердцем говорить,
Бесцельные слова слагать в пустые фразы.
Тот голос сладостней певучего смычка,
И он торжественней, чем звонких струн дрожанье;
Он грудь пронзает мне, как сладкая тоска,
Недостижимое струя очарованье.
О чудный, странный кот! Кто голос твой хоть раз
И твой таинственный напев хоть раз услышит,
Он снизойдет в него, как серафима глас,
Где все утонченной гармониею дышит.
II
От этой шубки черно-белой
Исходит тонкий аромат;
Ее коснувшись, вечер целый
Я благовонием объят.
Как некий бог — быть может, фея —
Как добрый гений здешних мест,
Всем управляя, всюду вея,
Он наполняет все окрест.
Когда же снова взгляд влюбленный
Я устремив в твой взор гляжу —
Его невольно вновь, смущенный,
Я на себя перевожу;
Тогда твоих зрачков опалы,
Как два фонарика, горят,
И ты во мгле в мой взгляд усталый
Свой пристальный вперяешь взгляд.
Историк литературы О. В. Альбрехт пишет:
«Кошки — персонажи Бодлера — оказываются связанными с „теневой“ стороной действительности <…> Кошки Бодлера ответственны, по сути, за иррациональное знание (вспомним мотив „колдовства“ в образе кошек). С образом кошки оказывается устойчиво связанным мотив темноты».
В сонете «Кошки» Эреб — это персонификация мрака из греческой мифологии, сын Хаоса и брат Ночи. Эреб взял бы их (кошек) в похоронные гонцы, «когда бы сделаться могли они рабами», то есть когда бы они захотели склонить к службе свою гордость.
«Его зрачков огонь зеленый моим сознаньем овладел…» Многообразно представленный в бодлеровских текстах мотив кошачьих глаз и зрачков также связан с мотивами темноты и сна. Романтический герой Бодлера «погружается» в кошачьи глаза, как в темноту, в вечность, в смерть, в одиночество…
«В трепетных зрачках песчинки золота таинственно блистают…» В текстах Бодлера, когда речь идет о кошачьих глазах, часто упоминаются металлы, кристаллы, камни, песок. И это не просто метафора. По мнению О. В. Альбрехт, «подобная интерпретация мотива глаз и зрачков подчеркивает момент декоративности в образе бодлеровских кошек, тем самым возвращая нас к идее кошек-идолов, языческих божеств». К идее «тех сфинксов каменных, которые в песках неведомых пустынь красиво так мечтают».
Прозаик и
