Шрифт:
Закладка:
Я обхожу дом, осматриваю замки на шкафчиках и морозильнике, затем проверяю все остальное. В свое отсутствие я натворил дел: разодрал оранжевый ковер, разбил в щепки Мамочкиных матрешек. При проверке одежного шкафа выясняется, что у меня мокрая обувь. Может, шел дождь? Или я замочил ее, когда переходил реку либо что-то в этом роде? «Скажи еще, озеро», – нашептывает мне мозг. Я как можно быстрее его закрываю. Потом иду выпить, но бурбон тоже разлетелся на мелкие осколки, похоже, тоже моими стараниями. Ну ничего. У меня есть еще одна бутылка и соления.
За едой у меня из руки выскальзывает маринованный огурчик. Наклоняясь его поднять, я вижу что-то белое. Под холодильником явно что-то есть. Я знаю, что это. Здесь ему лежать не положено.
С чердака над головой доносится плач. Это зеленые мальчики. В последнее время они вели себя тихо, но сейчас подняли настоящий вой. «Заткнитесь! – ору я им. – Заткнитесь! Я вас не боюсь!» Хотя это неправда. Мне снятся кошмары, что в один прекрасный день я проснусь на чердаке в окружении этих зеленых мальчиков с их длинными пальцами, а потом медленно растворюсь и исчезну во всей этой зелени. Я вытаскиваю из-под холодильника белый шлепанец и сую его в помойку. Он, будто плесенью, оброс гнусными воспоминаниями.
Нож на верхнюю полку буфета я обратно не кладу и вместо этого зарываю его в земле под покровом тьмы. Какое чудное выражение! Оно превращает ночь в теплое, усеянное звездами одеяло. Нахожу для ножа отличное местечко под кустом голубой бузины.
Все еще расстроенный, я усаживаюсь перед телевизором, съедаю еще один огурчик и медленно успокаиваюсь. Уже поздно давать задний ход. Все эти женщины не подходили мне в качестве друзей, но я никогда не бросаю начатого на полпути.
Теда опять нет. Если честно, то в последнее время ему никак не сидится на месте.
Звук хуже некуда. ИИИИИИИИИИИ. У меня не голова, а пыточная музыкальная шкатулка. Мне отчаянно нужен совет. Я взмахиваю лапкой и сбрасываю вниз Библию. Она с грохотом падает на доски и раскрывается. Я жду, закрыв глаза. Удар настолько оглушительный, что у меня готовы разорваться уши. Дом будто содрогается до самого основания. Раздается оглушительный треск, будто где-то лопнуло то ли небо, то ли весь мир. Он все нарастает и нарастает, переходит в крик, и мне в голову приходит мысль: «Неужели это конец?» Какой ужас! Какой страх!
А когда все, наконец, понемногу стихает, меня охватывает неслыханное облегчение. Я ругаюсь и чувствую себя солонкой, которую зачем-то что было сил встряхнули. Надо на минутку присесть, чтобы успокоился животик.
Я склоняюсь над книгой, и мой взгляд упирается в такую фразу:
Аод простер левую руку и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части[3].
Ха, если бы Господь все раскладывал по полочкам, то какой тогда был бы смысл в вере? Правда? Вой все не стихает и не стихает. Теперь звук где-то даже напоминает жужжание пчелы, призывающей на помощь. Сегодня дом порождает какие-то непонятные ощущения, словно ночью кто-то забавы ради сдвинул в нем каждую вещь на дюйм влево.
В гостиной раздается голос – видимо, Тед оставил телевизор включенным для меня.
– Нужно вспомнить о травме, – произносит голос. – Ведь знаете, как говорят. Единственный способ преодолеть ее заключается в том, чтобы ее пережить. Если в детстве вы подверглись агрессии, до этого факта надо докопаться и вытащить его на свет Божий.
Может, этот вой доносится из телевизора? Но я ведь раньше проверяла, и не раз. Так или иначе, надо что-то делать. Дородная матрешка взирает на меня с каминной полки своим невыразительным лицом и всем округлым телом. Оттого, что в нее напихали всех этих маленьких подружек, она выглядит счастливее обычного. Из своей жуткой рамки вниз смотрят родители Теда. «Уходите», – шепчу им я, но они никогда меня не слушаются.
Увидев персонажа на экране, я замираю и прижимаю к голове уши. Опять он. На меня пялятся круглые голубые глаза. Он убедительно кивает в ответ на вопрос, который мне не удалось расслышать. Комнату заполняет тот самый запах пыли и прокисшего молока. Я знаю, это всего лишь картинка на экране, но у меня такое ощущение, будто он каким-то образом пробрался сюда. Осторожно сажусь и облизываю лапку. После этого мне всегда становится лучше.
У меня это шоу получилось бы гораздо лучше тебя, – говорю я, – у тебя совершенно нет харизмы.
В качестве ответа он улыбается. После этого у меня пропадает всякое желание с ним говорить. Сама не знаю почему, ведь телевизор меня все равно не слышит. Или все же слышит? Однако запах стойкий. Пахнет не тедом, а залежавшимися в холодильнике продуктами.
И тут слышу в холле какой-то шум – негромкие, робкие звуки, доносящиеся из-за двери, будто там кто-то стоит. Я бесшумно подкрадываюсь к створке. Тед, причем самец. Не стучит, не нажимает кнопку звонка. Что же тогда делает? И повсюду та же самая вонь, просачивающаяся сквозь щели в двери и забивающаяся в мой чувствительный нос. Тот же дух, который выплескивался из телевизора. Каким-то образом тед из телевизора оказался на пороге моего дома. Шоу, по-видимому, записали заранее.
Тед дышит в щелку между створкой и косяком. Протяжными, деликатными вдохами. Должно быть, вжался в щель физиономией, решив обнюхать входную дверь. Интересно, а мой запах он может учуять? Сколько раз Тед предупреждал меня, что снаружи опасно. Думаю, так оно и есть. Отовсюду исходит ощущение беды. От гостиной, от телевизора, от маленьких, пялящихся глаз теда, похожих на две голубые монетки.
– В каждом из нас сидит монстр, – говорит он.
Надо спрятаться. Забиться в какую-нибудь темную дыру. Я крадусь вверх по ступенькам и дальше через лестничную площадку. Над головой очередной обитающий на чердаке призрак проводит по половой доске своим длинным ногтем. Я перехожу на бег.
Потом галопом мчусь в спальню Теда и стрелой ныряю под кровать. Внизу по телевизору по-прежнему бубнит выбившийся в знаменитости тед, разглагольствуя обо всяких ужасах, которые теды творят со своими малышами, и читая перед пустой комнатой лекцию. Или, может, он говорит через дверь? В минуты беспокойства я выбираю один из двух вариантов: либо заглядываю в Библию, либо бью какие-нибудь вещи моего Теда, либо отправляюсь спать. Ну хорошо, хорошо, не из двух, а из трех. Так, обращаться к Библии больше не хочу, она меня напугала. Матрешку я на этой неделе уже ломала, а музыкальную шкатулочку так и вовсе дважды. От этого мне нехорошо.
А раз так, значит, нужно хорошенько поспать. Еще я думаю, что мне придется простить Теда. В последние два дня он от меня даже слова не слышал. Но день сегодня выдался ужасный, и мой хвост чувствует себя как-то не так. Я остро нуждаюсь в том, чтобы меня погладили.
Но уснуть не удается. Я урчу, без конца ворочаюсь и закрываю глаза. Но все идет совсем наперекосяк, и зудящий хвост никак не может оставить меня в покое.
