холодной и ясной, как это бывает в мае, когда день уходит, унося с собой не только свет, но и ненадежное весеннее тепло. Николай поднял в машине стекло и включил отопление — оба были легко одеты.

— Хотите сделать доброе дело, Коля?

Это «Коля» прозвучало на редкость мягко.

Для Болдина вопрос не был неожиданным. Он знал, что рано или поздно покажет себя, завоюет доверие, сумеет стать в ряды активных членов комитета.

— Слушаю, Анисим Ефремович.

— Долго думали и советовались, прежде чем дать вам это поручение. Общество «Руки прочь от России» на будущей неделе празднует свое двадцатилетие. Собираются провести митинг. Вот мы и подумали, почему бы вам не попросить слова. Мы с Григорием Андреевичем составили примерный план выступления. Мне кажется, им можно было бы чуть-чуть испортить праздник.

Общество «Руки прочь от России» образовалось в октябре 1918 года. Основателями его были докеры, отказавшиеся грузить пароходы с оружием, продовольствием для белой армии и интервентов. Потом к ним присоединились металлурги, объявившие двадцатичетырехчасовую забастовку в знак солидарности с молодой Республикой Советов и протеста против вмешательства в ее дела. Общество разрасталось, крепло. Среди его членов становилось все больше писателей, художников, артистов и даже бизнесменов, понимавших, какие выгоды сулит вложение капиталов в развивающуюся экономику СССР.

Митинг проходил в кинотеатре «Эдисон», украшенном двумя флагами, на одном из которых был изображен кленовый лист, а на другом — серп и молот. В фойе развернули фотовыставку.

У входа в кинотеатр КАНАКО расставил своих активистов, раздававших антисоветские листовки. За полчаса до начала митинга собралось человек восемьдесят молодых людей, хором выкрикивающих:

— Долой красную заразу! Долой большевистских агитаторов! Свободу жертвам коммунизма!

Болдин-младший и Шевцов чинно прогуливались по фойе, ждали начала. В руке у Николая были свернутые трубочкой несколько страниц с текстом. Он испытывал тревогу (придется выступать перед враждебной аудиторией) и радость (его приметили, в его способности верят), смешанные с сомнениями (дадут ли выступить, а если и дадут, вдруг найдется человек, который оскорбит его; об этом невыносимо было думать; что ответить тогда, как поступить?).

Он дал себе слово держаться достойно. Да, он готов подставить свою грудь под пули врагов. Пусть эти пули словесные, но разве не бывают они опаснее свинцовых?

Все страхи и сомнения исчезли, когда председательствовавший на митинге горбоносый, представительный, одетый с иголочки глава союза портовых рабочих произнес:

— Слово просит наш русский гость Николай Болдин.

Председатель не мог допустить, что на таком вечере выйдет на трибуну недруг. Он зааплодировал первым. Его примеру последовал зал. Проходя к сцене, Болдин ловил на себе любопытные, дружелюбные взгляды. Многие пришли на вечер семьями. Карапуз, сидевший на коленях отца в первом ряду, сказал довольно громко:

— Папа, посмотри, русский, а белый. А все говорят, русские — красные.

Кругом засмеялись и захлопали еще громче.

— Меня назвали здесь вашим другом... — Сделав небольшую паузу, как бы силясь подавить волнение, Николай обвел зал глазами.

Воцарилась тишина.

— Я действительно друг вашей прекрасной страны, которая вскормила меня, поставила на ноги. (Аплодисменты в зале.) Дала спасение и кров. (Легкий гул недоумения.) Помогла избежать тех ужасов, которые несет с собой большевизм. (Свист, выкрики «долой».) — Болдин увидел, как в третьем ряду поднялся Шевцов и, обернувшись к сидящим в зале, громко произнес: «Позвольте человеку закончить!» Раздались крики: «И этого тоже вон! Белое отребье!»

Председатель застучал по графину металлической ручкой, тщетно пытаясь установить тишину, жалея о том, что оплошал, предоставив слово незнакомцу.

Откуда ни возьмись появились четыре фотокорреспондента, и магнитные вспышки озарили лицо Болдина. Он знал, что накануне Шевцов обзвонил несколько газет и от имени КАНАКО известил о предстоящем демарше.

— Господа,— Болдин подался к самим микрофонам, силясь перекрыть шум.— Господа! Помогите русским свободно дышать, думать и верить. Откройте глаза, кому вы помогаете, кого поддерживаете? Красные наберут силу и поглотят вас, поглотят Америку. Красная опасность витает над миром!

Увидев двух приближающихся к нему кряжистых мускулистых парней и не уловив в их взорах ничего хорошего, Болдин набрал полную грудь воздуха и что было мочи крикнул:

— Да здравствует свободная Россия!

Его взяли под руки, без видимых усилий приподняли и понесли к выходу. Болдин изловчился и ударил носком ботинка по колену парня, шедшего слева. Сказал себе: «Будь что будет. За матушку-Россию можно и пострадать».

— Господа, что же это происходит! Остановитесь, опомнитесь! — услышал он голос Шевцова.

Болдина донесли до двери, после чего спустили с лестницы.

На следующий день об эпизоде в кинотеатре «Эдисон» написали многие газеты, репортажи сопровождались фотографиями Болдина. К нему приходила известность.

На очередном заседании КАНАКО Шевцов официально поблагодарил «уважаемого Николая Павловича» за блестящее выполнение задания.

Болдин начал получать все новые поручения. Писал листовки — их печатали в типографии, которую КАНАКО приобрел за деньги, полученные по подписным листам у эмигрантов (один из главных взносов сделал Павел Александрович Болдин), ездил по стране, останавливаясь в городах, где жили русские и украинские эмигранты, выступал на собраниях и званых обедах. Старался поддерживать дух ненависти к Советскому Союзу, намекая на существование в Канаде могущественной организации, от имени которой он выступает. Тезис «Большевики изжили себя» был основным рефреном его лекций. Вера в близкий конец большевиков окрепла во многих эмигрантских сердцах, когда на Советский Союз напал Гитлер.

Надвигавшаяся старость заставляла Павла Александровича Болдина спрашивать себя: «Во имя чего ты жил на свете? Во имя чего человек появляется на свет? Чтобы есть, пить, оставить потомство — и все?» Все чаще он думал: «Одно в этой жизни главное — какой ты оставил след на земле».

В уголке памяти хранилось знакомое с гимназических лет стихотворение:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет.

И жизнь ему навряд ли скажет,

Зачем он шел тропою горьких слез,

Любил, страдал, терпел, исчез.

В далекие юные годы, первый раз прочитав это стихотворение, он подумал, что явился на божий свет, чтобы оставить память о себе.

Ощущение предназначенности, появившееся в ранние годы, помогало находить силы в ту пору, когда многим эти силы изменяли. Россия трудно и мучительно залечивала раны империалистической и гражданской войн, «начиная свой новый цикл едва не с нуля».

Не верил, что писали о первых пятилетках большевики. Гораздо легче было верить тому, о чем писала местная пресса:

«Большевики в пропагандистских целях во много раз преувеличивают свои достижения. Им удается строить во имя будущего,