дверцей автомобиля, не было отчаявшейся жены за живой изгородью, апатичной жены в окне второго этажа, развеселого соседа, мобильного телефона в спальне. Все это показалось нам тогда ужасной, неловкой оплошностью.

Странно вспоминать это сегодня.

Как же мы были правы.

Только не знали, в чем.

Да та ли это женщина, рядом с которой мы жили бок о бок? Мне никак не удавалось совместить этот образ с образом нашей вечно прячущейся соседки, о жизни которой я успел нафантазировать всяких ужасов: что над ней за закрытыми дверями их дома издеваются, что ее унижает, пинает и бьет психически неуравновешенный муж, являющий миру лучезарное лицо, именно чтобы скрыть свое темное, человеконенавистническое нутро.

Лив Мерете пригласила нас в свой просторный одноэтажный дом в народном стиле. Внутри все выглядело очень аккуратным и добротным; похоже, обстановку недавно обновили. Мы прошли за хозяйкой в середину комнаты, где у них стояли стол, диванчик и два кресла. Справа разместился кухонный уголок. Конечно, никаких перегородок – теперь никто уже не прячет кухню за притворенной дверью. В другой части домика, который Лив Мерете показывала нам улыбаясь и с теплотой в голосе, были просторная ванная и три спальни: родителей, сына и еще одна.

Показывая нам эту последнюю спальню, она как‐то стушевалась, замялась, вроде бы даже не зная, что и сказать, будто эта комната предназначалась для человека, о котором она не может говорить, подумал я тогда, но, может, это было что‐то другое.

Тогда у меня не было времени поразмыслить над этим, потому что Лив Мерете быстро справилась со своей минутной заминкой и повела нас назад, туда, где из духовки распространялся приятный аромат выпечки. Хозяйка пригласила нас сесть, показав рукой на стулья, стоявшие под широким окном возле обеденного стола, и сказала:

– Какая приятная неожиданность! Я часто думаю – до чего жаль, что люди больше не заходят друг к другу запросто. Сидим по домам и практически понятия не имеем, как живут другие, не смеем постучаться к соседям, даже чтобы просто одолжить сахара, муки или соли, одна мысль о том, чтобы заглянуть к кому‐нибудь без приглашения, кажется дикой, разве не так?

Никогда раньше я не слышал от нее такой пространной тирады.

Я ее просто не узнавал.

Вибеке, похоже, отбросила все свои подозрения и с большим облегчением согласно качала головой и улыбалась сердечной улыбкой:

– Именно, именно, и это, конечно, глупость!

– Кофе? – спросила Лив Мерете и взглянула на старые часы, висевшие на стене в углу возле раковины, рядом с полочкой для специй. – Я думаю, раньше чем через час они не вернутся.

– От кофе не откажемся, – сказала Вибеке, – а вообще, я и сама много думала о том, что в какой‐то момент в обществe сложились такие строгие и незыблемые правила, что люди разучились вести себя естественно, и это проявляется во всем, ходим и косимся друг на друга, как сычи.

Ходим и косимся друг на друга, как сычи.

Мне кажется, Вибеке вовсе не собиралась говорить ничего подобного.

Мне кажется, у нее и в мыслях не было произносить слова, из‐за которых мы все трое, сидя на кухне дачного домика – очень аккуратного, кстати, – разом невольно подумали о том, как устроены наши соседские отношения, но получилось именно так.

Возникла минутная пауза. Потом Лив Мерете рассмеялась, отвернулась от нас и потянулась к навесному шкафчику, чтобы достать кофейные чашки. Она привстала на носках, и ее изумительно сложенное тело предстало в совершенно неотразимом ракурсе.

– Ну да. Значит, придется как‐то противостоять этому, верно? – сказала она, повернувшись к нам лицом, и поставила на стол три чашечки. – Вот вы же приехали к нам, и это очень здорово. Вам с молоком?

Кивнув, я впервые открыл рот. – Да, пожалуйста, – сказал я, – забели немножко. Хорошо иметь дачку в таком месте.

– Дa, нам здесь очень нравится, – отозвалась она, – мы купили этот дом несколько лет назад и подремонтировали немножко, и да, мы очень рады, что у нас есть такая дачка. Главное, найти время, чтобы приезжать сюда почаще.

– Места‐то отличные, – заметил я, – здесь и зимой, и летом чудесно.

– Дa, – сказала Лив Мерете.

– А что там такое в духовке? – показала Вибеке.

– Булочки с корицей, – засмеялась Лив Мерете. – Я не особо умелая хозяйка, не то что моя мама. Когда мальчики уходили утром, я у них спросила, чего им больше хочется, и они попросили булочки с корицей, и чтобы посыпать сахарной пудрой, ха-ха-ха.

– Вот ведь как, – усмехнулась Вибеке.

– Ну что, может, возьмем чашки и переместимся на воздух?

Лив Мерете пошла к двери. Я видел, что моя жена разглядывает ее фигуру, как это, кажется, вообще принято у женщин, но в то же время у меня создалось впечатление, что она Вибеке определенно понравилась.

– Даже не знаю, что может быть лучше, – сказала хозяйка, переступая порог (она шла впереди нас), – чем сидеть вот так на верандe и просто чувствовать, что ты существуешь.

Мы следовали за ней, оба ошарашенные тем, что встретили здесь, тем, как повернулся этот день, и когда мы вышли на воздух, на солнышко, жена обвила рукой мою талию – крепко, надежно, по‐доброму, – и я почувствовал, что можно забыть о наших дурацких подозрениях.

Kен Арвe позвонил, когда мы грелись на веранде под лучами солнца. Он со мной работает, этот Keн Aрвe, крепкий такой парень, вырос в большом городе на западе Норвегии. Как многие другие, в психиатрию Кен пришел, испытав в жизни всякого. Начинал он как музыкант-ударник и вышибала, потом заделался барменом, а когда женился и пошли у него детишки, стал подыскивать себе работу, которая лучше сопрягалась бы с новым ритмом жизни. Взял да и уехал подальше от города, хотя тоже на побережье, наверняка чтобы сэкономить, в городе‐то цены жуть какие высокие, и устроился дневным дежурным в психиатрическую службу. Keн Aрвe неплохой мужик, сутулый такой, тяжелый и крупный, с опущенной по‐лошадиному головой, которую украшает рыжая борода, его не сразу и отличишь от моих подопечных. Татуировки на пальцах, на руках, на шее, на мертвенно-бледных ногах, выставленных на всеобщее обозрение круглый год, поскольку в любую погоду он носит шорты до колен. Весной и летом он всегда в сандалиях. Вибеке неизменно называет его ваш хиппи. Жена Keна Aрвe держит лавочку в одном из заброшенных пакгаузов на берегу фьорда, занимается изготовлением и продажей всяких поделок для дома, и если вид Keна Aрвe наводит на мысли о Вудстокском фестивале, то от его супруги так и веет привольными семидесятыми, – думаю, она даже подмышки не бреет. Мы с Keном Aрвe ладим не особенно хорошо, может, просто