Эльбу. Он чертовски гордился своим аэропланом. Он жаждал творить историю летания. Молодые офицерики из местных казарм все чаще и чаще наведывались на плац, чтобы увидеть полеты Гудини. Некоторых из них он знал уже по имени. Однажды комендант, тот самый, что столь любезно разрешил Гудини пользоваться армейским плацем, с неменьшей любезностью спросил, не захочет ли Гудини прочесть несколько лекций молодым офицерам об искусстве летания. Волшебник согласился с готовностью. Он приспособил к этим лекциям свое расписание. Ему нравились молодые офицеры, в высшей степени интеллигентные и почтительные. Они смеялись его шуткам и не смеялись над его отнюдь не идеальным немецким — казалось, просто не замечали его. Однажды утром после полета Гудини направлял уже свой аппарат к навесу, когда заметил стоявший в ожидании штабной „Мерседес“ и в нем офицеров императорской германской армии. Он не успел вылезти из самолета, когда с откидного сиденья „Мерседеса“ вскочил комендант, церемонно отдал честь и почему-то официально спросил, не может ли Гудини снова поднять „Вуазен“ для демонстрационного полета. Гудини глянул на двух основательных мужчин, сидевших на заднем сиденье авто в кольчугах из медалей и крестов. Они ему кивнули. На переднем сиденье рядом с шофером сидел сержант в шишастой каске. На коленях у него лежал карабин. В этот момент закрытое белое ландо „Даймлер“ медленно приблизилось к штабному автомобилю. Медные части его были отполированы выше всяческого совершенства, и даже белые деревянные спицы на колесах были ослепительно чисты. Флаг с золотой каемкой трепетал на правом крыле. Пассажиров ландо Гудини не смог разглядеть. „Конечно, — сказал он, — что за вопрос“. Он приказал механику залить бак и через несколько минут снова был в воздухе и произвел несколько торжественных кругов над полем. Как, должно быть, он выглядел с земли, как! Какое упоение! На высоте ста футов он прожужжал прямо над машинами, а потом снизился до пятидесяти, покачал крыльями и помахал рукой. Кто бы там ни сидел в этом шикарном авто, он летал для них, пожалуйста, не жалко.

Когда он приземлился, его пригласили в большой „Даймлер“. Шофер открыл дверцу и вытянулся по стойке „смирно“. Внутри оказался эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австро-венгерского трона. Он был облачен в полевую форму австрийской армии, а на сгибе руки держал шлем с плюмажем. Волосы его были пострижены щеткой, верхушка башки совершенно плоская. Огромные торчащие вверх навощенные усищи. Эрцгерцог туповато взирал на Гудини из-под тяжелых век. Рядом с ним сидела его жена графиня Софи, величавая матрона, деликатно позевывавшая под прикрытием белой руки в перчатке. Франц Фердинанд, похоже, не очень-то отчетливо сознавал, кого ему представляют. Он поздравил Гудини с изобретением аэроплана».

Гудини ничего не изобретал, он просто наполнял новым содержанием диковинные предметы и аппараты, превращая любое событие в спектакль и в фейерверк эмоций.

Уточкин же, напротив, пытался изобрести свой летательный аппарат и даже сделал это, но скорее результат стал причудливым плодом его фантазий, нежели реальным самолетом, построенным по всем законам физики, механики и аэродинамики. Это была своего рода декорация, полноразмерная игрушка, являвшаяся воплощением идеального аэроплана, которым абсолютно безраздельно мог владеть только один человек — Serge Utochkin, идеального самолета, находящегося, по словам Михаила Ефимова, «в полной власти пилота…».

Кажется, что эти слова Уточкин повторял как мантру, как заклинание…

Почти сразу после получения диплома ИВАК Сергей Исаевич самым активным образом включился в жизнь профессиональных авиаторов того времени — обучение начинающих летному делу, демонстрационные полеты, гастроли по России, взаимодействие с отечественными и европейскими самолетостроительными компаниями, и снова полеты, и снова испытание себя и своего аппарата на прочность.

Идея создать собственный аэроплан при этом не покидала авиатора.

И такая новая возможность предоставилась совершенно неожиданно — готовность изготовить самолет изъявила велосипедная фабрика «Dux», с которой у Уточкина были тесные контакты еще со времен его увлечения велоспортом.

Новый аэроплан стал репликой «Фармана IV» с шестидесятисильным мотором ENV, вертикальным оперением и увеличенным размахом верхнего крыла.

10 августа 1910 года на аэродроме Московского общества воздухоплавания на Ходынском поле Сергей Исаевич поднял «Дукс-Фарман» в воздух, сразу установив три рекорда — на продолжительность полета, на высоту полета и на полет с пассажиром.

Газета «Утро России» от 1910 года сообщала, что авиатор Уточкин поднял в воздух аэроплан, построенный на велосипедной фабрике «Dux» с мотором системы ENV и пропеллером Дворжецкого. После чего аппарат был передан заказчику господину Сапфирову.

А через три года именно на «Дуксе-Ньюпоре IV» Петр Николаевич Нестеров выполнит свою знаменитую «мертвую петлю».

Конечно, Уточкин был абсолютно уверен в том, что его имя, которое продолжало греметь в России, сослужит ему добрую службу на новой ниве его деятельности, что оно принесет ему еще большую славу и, как следствие, большие деньги.

И начало этого пути было воистину успешным.

Сергей Уточкин замечал: «Авиация дала мне триста восемьдесят тысяч рублей валовой прибыли. Я совершил полтораста полетов в семидесяти городах России, не отменив ни одного».

Вообще следует заметить, что пилотирование с пассажиром за деньги было в то время весьма распространенным и прибыльным аттракционом. Так в небе оказались весьма известные персонажи начала ХХ века — политики, актеры, писатели, многие из которых впоследствии связали с авиацией свою судьбу. Например, одна из первых русских пилотов, актриса Любовь Александровна Голанчикова.

Интересные воспоминания о своем первом полете с Иваном Михайловичем Заикиным (легендарным борцом, авиатором) оставил Александр Иванович Куприн.

Читаем в его статье «Мой полет»:

«Очень жаль, что меня о моем полете расспрашивало несколько сот человек, и мне скучно повторять это снова. Конечно, в крушении аэроплана господ Пташниковых и в том, что мой бедный друг Заикин должен был опять возвратиться к борьбе, виноват только я.

Год тому назад, во время полетов Катанео, Уточкина и других, Заикин зажегся мыслью, чтобы летать. В это время мы вместе с ним были на аэродроме. Со свойственной этим упрямым волжанам внезапной решительностью он сказал:

— Я тоже буду летать!

Дернул меня черт сказать:

— Иван Михайлов, беру с вас слово, что первый, кого вы поднимете из пассажиров, буду я!

И вот почти ровно через год, в очень ненастную, переменчивую одесскую погоду, Заикин делает два великолепных круга, потом еще три с половиною, достигая высоты около пятисот метров. Затем он берет с собой пассажиром молодого Навроцкого, сына издателя „Одесского листка“, и делает с ним законченный круг, опускаясь в том же месте, где он начал полет. Несмотря на то, что на аэродроме почти что не было публики платной, однако из-за заборов все-таки глазело несколько десятков тысяч народа, Заикину устроили необыкновенно бурную и, несомненно, дружественную овацию.

Как раз