— Это ж какая нужда у людей, — подумал Александр Петрович. — Жить одним днем, питаться отбросами или подачками, не мыться и жить, где придется. Что ж это за судьба у людей такая? Как получается так, что у одних в руках миллионы, а у других и копейки нет? Кто решает, кому быть богатым, а кому — бедным? Неужто мы рождаемся с судьбой, которую не можем изменить? Неужто этим людям суждено было стать тем, кем они стали?

— Скажите мне, — Александр Петрович посмотрел на бомжей. — Как так получилось, что вы так низко опустились? Как вы стали такими?

— Як, як, ось так и сталы, — недоумение появилось на лице Васька. — Мене жинка з хаты выгнала, а Иваныча сын, писля того як жинка померла.

— Как так сын? — Александр Петрович в недоумении посмотрел на Иваныча, жевавшего хлеб.

Иваныч вздохнул и уставился в пол. Казалось, он забыл о хлебе в руках и погрузился в воспоминания.

— Так було, — наконец сказал Иваныч. Губы его дрогнули, на глазах блеснули слезы. — Як вмерла Мария, так и… выгнав, хату продав… навить не знаю де вин… и не хочу знать.

Иваныч вытер рукой глаза и посмотрел на хлеб в руке с таким видом, словно видел его впервые. Затем поднес его ко рту и принялся есть.

— Родного отца и на улицу? Как так можно? — Александр Петрович опустил голову и посмотрел на руки, потом перевел взгляд на Шарика. Подняв голову, он вновь взглянул на Иваныча.

— И ничего нельзя было сделать? — спросил Александр Петрович. — Надо было в милицию пойти. Как же ж так, выгнать родного отца на улицу.

Иваныч только рукой махнул. Взгляд его блуждал по полу, время от времени он подносил руку к лицу и размазывал по лицу слезинки.

— А вы чего дому не вернулись? — Александр Петрович посмотрел на Васька, который подбирал с одежды крошки хлеба и забрасывал их в рот.

— Нема дома, — ответил Васек, рыская под ногами в поисках крошек. — Жинка знову вийшла замиж и кудись выихала. Ну и грець з нею. Была мене, курва.

— Но… но как так можно жить? — Александр Петрович развел руками. — Без дома, без еды, денег. Это же не жизнь.

— Мы прывыклы, — скривил потрескавшиеся губы в улыбке Васек. — Та и шо мы можемо зробыты? Мы никому не нужни. Мы бомжи.

— А себе, себе вы нужны? Если вы и себе не нужны, то тогда вы действительно никому не нужны.

— Иваныч, як думаешь, потрибни мы соби? Бо я не знаю, шо сказаты.

Иваныч все еще жевавший хлеб и разглядывавший пол под ногами, повернул голову к другу.

— Шо, шо ты кажешь?

— Ты шо, глухый? Людына пытае, чи потрибни мы соби. Я не знаю, шо казаты, от у тебе пытаю.

Иваныч вздохнул и сказал:

— Не знаю. Никому мы не потрибни. Кому до нас е дило? Тилькы крысам може. А людям мы не потрибни.

— А соби, соби, пытаю, — Васек толкнул Иваныча в плечо.

— Соби? — Иваныч окинул себя взглядом. — Ни, не потрибни.

— Ну от я и кажу, шо никому не потрибни, — сказал Васек. — И соби тож получается.

— Но так нельзя! — воскликнул Александр Петрович. — Это же не жизнь. Нельзя так доживать век. Нужно что-то делать, к чему-то стремиться.

— А шо робыты? — Васек запустил палец в рот и принялся ковыряться в зубах. — Нас даже за людей вже не считают. Мы никому не нужни.

— И будете не нужны, пока себя не начнете любить. Если вы не нужны себе, тогда не будете нужны ни кому. Вы ж люди. Найдите роботу, выберитесь с этого мусора. Вы не должны страдать тогда, когда имеете право на лучшую жизнь.

— Яка робота?! — воскликнул Васек. — Хто нас визьме на роботу? У нас документив нема, паспорту нема. Я ж кажу мы никому не потрибни.

— У вас нет только одного — желания, — грустная улыбка появилась на губах Александра Петровича. — Только желания. Сегодня, при желании, и без документов можно найти работу. Появились бы деньги, сделали бы и документы. Нашли бы лучшую работу. Так бы и вернулись к людям. Вы же люди, ЛЮДИ, — Александр Петрович почувствовал, как дрогнуло сердце. Это же, и правда, люди. Люди, что бы ни говорили другие. Это не инопланетяне какие-нибудь. У них две руки, две ноги, голова на плечах, а в груди бьется сердце. Все так же, как и у других людей, только веры нет в себя, ВЕРЫ. Ни грамма, ни капельки. Была бы вера, было бы и желание что-либо менять в жизни.

— Нет бога иного, кроме вашего сердца, — Александр Петрович ощутил на глазах слезы. — Ваше сердце ничем не отличается от моего или сердца другого человека. Сейчас ваше сердце страдает, оно утратило мечты, утратило желания, утратило веру. Но это сейчас и это не значит, что так будет и дальше. Никто не знает, сколько вам еще жить на этой чудесной планете, но почему бы не прожить остаток жизни так, как хочет ваше сердце, или… или хотя бы попробовать прожить так, как оно хочет. Неужели вы живете той жизнью, которой всегда хотели жить? Неужели вы дышите тем воздухом, которым всегда хотели дышать? Неужели вы едите ту еду, которую всегда хотели есть? И еда ли это вообще? Впустите в свое сердце хоть каплю веры, дайте своему сердцу надежду, перестаньте мучить его, мучить себя. Ничто не кончено для того, у кого в груди есть хоть капля веры. Зачем хоронить себя при жизни?

Глупая улыбка появилась на лице Васька. Бомж принялся елозить задницей на своем лежаке, то и дело поворачивая голову к Иванычу, словно желал убедиться, что не он один слышит эти непонятные речи старика. Иваныч же поджал ноги под себя и уставился в одну точку на полу. Изредка из его груди вырывался тихий вздох и тогда он подносил руку к лицу и вытирал с глаз скупые слезы.

— Трудно что-то изменить, когда нет желания, но еще труднее, когда нет веры, — сказал Александр Петрович. — Человек труслив, он боится всего, даже своей тени средь бела дня. Он боится поменять что-то в своей жизни, так как боится, как бы не было хуже. Но спросите себя, для вас может