Александр Петрович подумал было, что бомжи ушли, но через какое-то время снова послышались шорохи и в проеме люка возникла голова другого бомжа. Этот бомж оказался моложе первого, на вид ему было не более сорока лет, был он безбородым, с большими залысинами на голове и крупными чертами лица.

— Эй, Александр Петрович и Шарик, вы ще тут?

— Тут, тут, — отозвался старик.

— Вы не будете проты, если мы с Иванычем тож на чердак зализымо? На вулыци мороз, мы пишлы б в друге мисце, але иты нема куды, все занято. Леший, Хорек, Петрович з Мартою. Вси вид морозу поховалысь. Вы нас не будете быты, если мы зализымо до вас? Мы тут з краечку ляжемо, никому не помишаемо. Добре?

— Хорошо, — отозвался Александр Петрович. — Лезьте.

Васек махнул Иванычу и забрался на чердак.

Шарик зарычал, но с места не двинулся, удерживаемый за ошейник рукой старика.

Какое-то время Васек стоял у края люка, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Затем, убедившись, что лежаки свободны, бомж направился к одному из них. Спустя минуту на чердаке оказался Иваныч и тоже устремился к лежаку.

Шарик перестал рычать, но ни миг не отводил взгляда от парочки бомжей.

— А мы думали, шо вы на наших краватях, — нарушил тишину Васек, посмотрев в сторону Александра Петровича. — Но нам не жалко. У нас тут свечка е. Вы не против, если мы запалымо ее, а то темно, ничого не выдно?

— Конечно зажигайте, — улыбнулся Александр Петрович.

— Иваныч, ты чуешь? — повернулся Васек к Иванычу. — Де там твоя свечка? Давай запалюй.

— А як я ее запалю, у мене спичок нема.

— У мене десь було пару. Зараз пошукаю.

Послышалось шебуршание вперемешку с чертыханьями. Наконец Васек сказал Иванычу:

— Знайшов, коробок. Давай свечку.

Спустя несколько мгновений чиркнула спичка. Фитилек свечи вспыхнул и начал медленно разгораться. На чердаке посветлело. Васек поставил консервную банку со свечей на пол и уставился на Александра Петровича. Старик улыбнулся и посмотрел на бомжей. Иваныч был немногим младше самого Александра Петровича, может быть даже был его ровесником. Морщины изрезали старое лицо бомжа так же густо, как и лицо Александра Петровича. Грязное, заросшее, морщинистое, с частицами мусора в бороде. Такие лица отталкивают. Но старика вид бомжа не оттолкнул. Под этой грязью, морщинами и порослью он видел лицо не бомжа, а лицо человека. Хоть этот человек и был сломлен, утратил веру и надежду на лучшее, он все же оставался человеком, таким же, как и другие, человеком со своими желаниями, потребностями, ожиданиями. По большому счету, единственное, что отличало его от других представителей рода человеческого — он оказался там, где не хотел бы оказаться ни один здравомыслящий человек, на дне.

— Вин не знаших, — Васек повернулся к Иванычу. — Я точно не знаю його.

— Бачу, що не знаших, — сказал Иваныч, разглядывая старика. — И собака в нього, — Иваныч кивнул в сторону Шарика. — А я думав, Шарик це чоловик, — губы Иваныча дрогнули и расползлись в улыбке, обнажая беззубый рот. — А це собака оказуеться. Вона в вас кусаеться? — спросил бомж у старика, бросая время от времени взгляд на Шарика. Тот, казалось, успокоился, положил голову на лапы и тихо посапывал.

— Ну, если не злить, то не укусит, — сказал старик и провел ладонью по голове собаки. Наверное, именно в этот миг старик понял, что с Шариком ему нечего бояться других людей. Шарик хоть и был дворнягой, но дворнягой не маленькой, способной не дать в обиду ни себя, ни Александра Петровича.

— Не, не, вы шо, злыть вашого Шарика мы не будемо, правда Васек?

— А навищо? — пожал плечами второй бомж. — Мене декилька разив кусалы собакы, хай им грець, ходыты не миг писля того. Чуть не вмер тоди вид голоду. Ой, ой, погани часы булы. А можна вас попытаты? — бомж посмотрел на Александра Петровича. — А шо вы тут робыте? У вас одежка хороша, не те шо в нас, — Васек улыбнулся и похлопал по коленям, то ли от радости, то ли хотел привлечь внимание к своим грязным и местами рваным штанам.

— Да, да, шо вы тут робыте? — оживился и Иваныч, то и дело светя беззубым ртом. — Так, одежка хороша, не то шо в нас.

— Та я и сам не знаю, что тут делаю, — улыбнулся Александр Петрович. — Надо было найти место для ночевки, вот так и оказался здесь.

— А, мабуть жинка з дому выгнала, — рассмеялся Васек. — То бида, да. Мене тож колысь выгнала. Така була шлендра, хай ий грець. Была мене, курва. Де вона тилькы взялась на мою голову?

Иваныч засмеялся в бороду.

— Так, так, ты казав. Вона тебе добре лупыла. Так, жинкы бувають, ой, йой яки, добре шо моя Мария була спокийною. Жилы мы з нею дуже добре. Яки часы булы добри. Гарно жилы.

— А где ж она сейчас? — поинтересовался Александр Петрович.

— Та де, де, померла вже давно. Хворила бидна. Померла. Але й гарно мы з нею жилы, ой як гарно. А в вас нема чогось поисты? — спросил Иваныч, заметив кулек рядом со стариком. — Може е шось в рота кынуты? Зараз холодно, трудно з ижею.

— Конечно есть, — сказал Александр Петрович и улыбнулся. — Есть хлеб, кефир, угощайтесь.

Старик заметил, как загорелись глаза у бомжей, когда он протянул им кулек с продуктами. Проворнее оказался Васек. Схватив кулек, он сунул руку внутрь и вынул бутылку с кефиром, сунул еще раз и вынул хлеб.

— А хлиб свижий ще, — сказал Васек, отбрасывая кулек в сторону.

— И мени дай, — потянул руки к хлебу Иваныч.

— Почекай, — Васек поставил бутылку с кефиром на пол и принялся ломать хлеб. Кое-как разделив буханку на две части, он оставил одну часть себе, вторую отдал Иванычу. Вдруг бомж замер, как будто пораженный мыслью. Он выхватил из рук Иваныча его часть хлеба и повернул голову к Александру Петровичу.

— Може вам тож хлиба?

— Нет, нет, ешьте. Я уже свое съел, — ответил старик, наблюдая за бомжами и улыбаясь.

— От як хорошо, — Васек вернул кусок хлеба Иванычу и потянулся за бутылкой кефира. Открутив крышку, он отбросил ее в сторону и приник губами к горлышку бутылки.

— Ты ж и мени оставь, — заволновался Иваныч, заметив, как стремительно уменьшается кефир в бутылке.

— Оставлю, оставлю, — Васек оторвался от горлышка и принялся за хлеб.

На какое-то