Груша знала о моих стремлениях и молилась, чтоб премьер и четвёртое мое прошение порвал, как три прежних. Посему ничего не сказал ей заранее, объявил ей, детям и Пахому накануне отъезда, запретив проводы.

Жена даже не плакала, не причитала. Только стояла, прижав руки к груди, дети бросились обнимать… Один Пахом сказал спокойно, будто не удивился ничуть: я с вами, барин. А ведь ему — под пятьдесят, по меркам простого люда он старик, куда ему на войну! Но — поехал.

У меня неоплаченный долг. Не победи декабристское восстание, османы не захватили бы Крым.

С другом должником перед совестью провидение свело меня накануне отправки. Моим спутником, как в двадцать шестом стал Александр Строганов. Он не стал запрещать супруге проводить его, от чего я стал свидетелем душещипательной сцены на амбаркадере московского Южного вокзала.

— Если с тобой что-то случится, я не переживу! — причитала Юлия Осиповна и рыдала, не пытаясь скрыть или хотя бы утереть слёзы.

— Генералов редко убивают, душа моя, — утешал её граф. — Скажи лучше, когда сама Москву покинешь. Дородный сластолюбец непременно начнёт домогательства.

— Сразу же, милый. Отправлюсь в Питер с Володей и Федей.

— Лучше к родственникам в Варшаву.

— Понимаю тебя. Верно, так будет лучше.

Со Строгановым ехал Григорий. Мой, теперь вернувший себе военный статус денщика, подначивал Григория — а не окажемся ли мы опять по разные стороны как под Муромом.

Мы с Александром коротали за картами и разговорами. Тонкая нитка из пары рельс связала центр страны с будущим Южным фронтом, дабы перевезти огромное количество людей, коней, оружия и припасов, что без водных путей ранее невозможно было бы. Она оборвалась в степях малороссийского юга, не дотянутая до Таганрога из-за турецко-татарской напасти. Западная ветка закончилась среди шахт у слободы Александровки. Её чаяли продлить в Одессу и дальше, но куда там! Не под самым же османским носом затевать строительство.

Генерал от инфантерии Иван Фёдорович Паскевич, в распоряжение которого я получил предписание явиться, показался мне начальником огромного улья. В том улье сбилось несколько роёв, и толково управлять ими не было никакой возможности. Собранные в мирное время полки ещё находились в исправном виде, почти готовые к смотру в высочайшем присутствии, в подогнанной и единообразной форме, начищенным оружием и бравыми молодыми офицерами, для коих война служит шансом проявить себя на бранном поле, а не потерять на нём голову. Здесь, у берегов безвестной речки Кальмиус, они как по нитке разбили шатры, радуя глаз уставным благолепием и услаждая слух звуками привычных армейских дел.

Однако были и другие, и в превосходящем множестве. Запасные батальоны, где на четыре сотни недавно призванных солдат приходится два унтера и один офицер, срочно собирались в пехотные полки, сразу же испытывающие недостаток всего: оружия, формы, инвентаря, а главное — умелых командиров; не хватало и полковых, и дивизионных.

Казалось бы, с начала беспокойного XIX века Россия воевала почти непрестанно, и понюхавших порох должно остаться вдосталь. Однако роспуск фюрером Императорской армии привёл к тому, что большинство офицеров западных кровей, исключая германскую, тотчас отбыли на родину либо вышли в отставку в России. Павел Демидов, наоборот, немцев обидел, среди них — стране верных и ничего против не злоумышлявших. Часть сосланных при Пестеле от службы отказалась наотрез. Из числа повешенных Благочинием, наверно, многие и согласились бы, но уж точно были не в состоянии.

Узнав, где штаб Паскевича, я отправился к нему представиться, Строганов неустанно следовал рядом. Опередив нас на минуту, к временной ставке командарма прибыла стайка чистеньких лакированных офицериков в идеально отглаженных мундирах и блестящих киверах, кто-то прихватил с собой лакея с гражданки, и тот усердно полировал им сапожки, чуток запылившиеся. Ни дать, ни взять, вчерашние выпускники Николаевского лейб-гренадёрского.

Мимо проскакала полусотня донцов. Один из свежевылупившихся цыплят удивлённо глянул на всадников и спросил: «Le cosaque?», потому что казаков кроме как на параде они не видывали, а в Москве да в Петербурге те иначе выглядят. Другой выругался, потому что поднятая копытами пылинка осмелилась лечь на его сапоги, назвав казаков пушечным мясом, chair a canon.

Мы переглянулись со Строгановым и поняли друг друга без слов. Эту «золотую молодёжь» придётся ломать через колено. А в Питер немедленно понесутся доносы, что выскочка граф (дворянин в первом колене — выскочка и есть) и бывший шеф К.Г.Б. наводят террор хуже пестелевского.

Даже не думая чистить сапоги, если гавкнет — я Паскевичу про разрубленный кивер напомню, мы вошли в штаб.

— Ваше высокопревосходительство! Генерал-майор…

— Входите, Платон Сергеевич, дорогой, и не утруждайтесь лишними церемониями. Я сейчас освобожусь. Александр Павлович, вы тоже? Вот сюрприз. Лично вас — не ожидал.

Низенький, широкий и до странности пыльный особняк, принадлежащий местному шахтовладельцу Ивану Ивановичу Шидловскому, ныне превращённый в штаб развёртывающейся армии, гудел от топота офицерских ног, при этом накалялся подобно русской печке — лето выдалось жаркое.

Коротконогий толстячок, протолкнувший мясистое тело в сером сюртуке среди зелёных военных мундиров, всучил Паскевичу стопку неких бумажек и настойчиво потребовал «незамедлительнейшего их рассмотрения», после чего генерал просто отправил всю пачку в корзину для мусора. Незадачливым просителем оказался тот самый шахтовладелец.

— Довольно, Иван Иванович! Дурно сетовать на невзгоды, когда Россия в опасности не меньшей, нежели в двенадцатом году. Да и цифры вы изволили написать, Бога не убоявшись, — Иван Фёдорович глянул строго на Шидловского, который под генеральским оком стал словно бы скромнее ростом, ещё более напоминая внешностью свой дом. — Живы будем, пишите сразу на высочайшее имя. Не смею вас задерживать.

Командующий армией выразительно кивнул адъютанту, отчего тот ухватил просителя за локоток. Затем Паскевич крепко пожал мне руку.

— Услышал господь мои молитвы! Боевой генерал, прошедший Бородино, Березину и Муром!

— Боюсь, у вас преувеличенное мнение о моих талантах. В двенадцатом в бою командовал батальоном, не более. Под Муромом мы лишь напугали пестелевых, они разбегались быстрее, чем гибли под пулями. Верите ли, нигде в штыки нас не встретили, успевали или штык в землю воткнуть, или смазать пятки салом.

Паскевич с иронией покосился на Строганова. Тот, привыкший к насмешкам, сделал каменное лицо.

— Зато ты да Демидов — единственные, кто командовали пехотой, идущей за пушечными пароходами. У меня командир дивизии, которая их получит, временный исполняющий, полковник всего лишь. А над полком, что за железками вашими пойдёт,