– В любом случае не умрешь.

– Вы точно знаете, что если мы извлечем это наружу, оно не убьет меня?

– Сам увидишь.

Я поглядел на него сбоку, искоса и вдруг понял – он знает, что делает.

Врач негромким голосом пояснил:

– Теперь ты узнал о себе больше, чем прежде. Обратись к интуиции. Сам почувствуешь, как пойдут дела. До конца можешь не идти, оставь резерв для защиты. И не беспокойся. Доверься мне. Если станет совсем худо, я помогу. А теперь расслабься. Гляди на потолок и помни о больших пальцах ног. Не гляди на них, гляди вверх. Пальцы, большие пальцы. Не шевели ими, постарайся ощутить каждый. А теперь начинай считать пальцы на ногах по одному, начиная от большого. Один, два, три. Ощути этот третий палец, ощути его, почувствуй, как он расслабляется, расслабляется, расслабляется. А потом следующий за ним на обеих ступнях расслабляется. Расслабляется, потому что расслабились и все прочие пальцы, все расслабились…

– Что ты делаешь? – закричал я.

Он отвечал тем же шелковым голосом:

– Ты мне веришь, и пальцы твои тоже. Они расслабились, потому что верят мне. Ты…

– Ты пытаешься загипнотизировать меня. Я не согласен!

– Ты сам себя гипнотизируешь. Я просто направляю тебя на нужный путь. И никто не заставит тебя идти туда, куда ты не хочешь, но ты сам желаешь следовать в ту сторону, где твои пальцы расслабились, где…

И так далее. Где раскачивающийся золотой медальон на цепи, где яркий свет, где таинственные пассы? Я даже не видел Стерна. И не ощущал сонливости, о которой всегда говорили! Да, он знал, что сна у меня ни в одном глазу, и спать я не собираюсь. И я захотел стать пальцем. Расслабленным пальцем. Безмозглым, идущим, идущим, идущим одиннадцать раз, одиннадцать, мне одиннадцать.

Я раскололся надвое, и это меня нисколько не смущало. Одна часть следила за другой, возвращающейся в библиотеку, а мисс Кью наклонялась ко мне, шуршала подо мной газета на кресле, и я сидел в одном ботинке, шевеля расслабленными пальцами другой ноги… я только слегка удивлялся всему этому. Гипноз гипнозом, но я в полном сознании оставался в кабинете Стерна. Лежал на кушетке, а Стерн гудел за моей спиной, и я в любой момент мог перевалиться на живот и сесть, и выйти отсюда. Только я не хотел. Ну, если гипноз таков – я за него. Поработаем.

Там, на столе я мог видеть золотое тиснение на коже, и смогу ли я остаться возле этого стола с вами, мисс Кью…

…Бони и Бини по восемь, они близнецы. Еще Малыш. Ему три.

– Малышу – три, – повторила она.

Сперва надавило, раздвигая, лопнуло, и в муке блаженства потонула боль.

Это было внутри. Все свершилось в один миг, все.

Малышу – три. И моему малышу исполнилось бы сейчас три, только его не было никогда.

Дин, я открылась перед тобою. Открылась… или этого мало?

Его глаза. Эти колеса. Уверена, что они вращаются, однако никогда не могла поймать их в движении. Незримым мостом они связывали его мозг с моим. Знает ли он, чего мне все это стоит? Понимает ли? Не знает, не понимает, он опустошает меня, а я его наполняю. И он пьет, потом ждет, пока я наполнюсь, и вновь пьет, не замечая чаши.

Я увидела его, когда танцевала в лесу под солнцем и ветром. Я кружила, а он, замерев в тени, следил за мной. Я ненавидела его за это. Это был не мой лес. Не моя позолоченная лужайка в оправе из папоротника. И он, явившись сюда незваным, отнял у меня мой танец. Я ненавидела его за это. Он стоял, утопая по лодыжку в нежных влажных папоротниках, похожий на дерево, с ногами-корнями и в одежде цвета земли. Я остановилась тогда, он шевельнулся и превратился из дерева в мужчину, рослого, коренастого, с могучей мускулатурой. Грязное животное. Ненависть моя вдруг обратилась в страх, и я застыла.

Он знал, что сделал со мной, и не смущался. Не плясать мне больше: теперь я знаю, что у деревьев есть глаза, а лес полон высоких, широкоплечих, грязных животных-мужчин. Летние ночи, когда одежда душит тело, зимние ночи с их бесценными благопристойностями, что окружают меня и заключают в себе. И не плясать мне более, не вспомнить о пляске, не ощутив заново того потрясения, которое я перенесла, когда он увидел меня. Как я его ненавидела! О, как я его ненавидела!

Мои одинокие пляски, единственная тайна этой мисс Кью, чопорной викторианки, старшей, чем выглядит, упустившей свое время, корректной и накрахмаленной, в полотне с кружевами – и абсолютно одинокой. Теперь я навсегда останусь такой, какой они говорят обо мне, во всем и всегда, всегда и вечно, потому что он украл у меня то единственное, что я посмела сохранить в тайне.

Он вышел на солнце и приблизился ко мне, чуть склонив набок лобастую голову. А я застыла на месте, мгновенно окоченев изнутри и снаружи, покрытая коркой гнева и слоем страха… до самой сердцевины. Рука моя замерла над головой, стан оставался изогнутым в пляске, и когда он остановился, я вздохнула, потому что не могла более не дышать. Он спросил:

– Ты читаешь книги?

Присутствие его было непереносимым, но я не могла шевельнуться. Он протянул ко мне жесткую ладонь, взял за подбородок и повернул мое лицо вверх, чтобы я поглядела в его глаза. Я попыталась отодвинуться от него, однако лицо мое оставалось в его руке, хотя он не удерживал его, а только поднимал.

– Тебе придется почитать для меня кое-какие книги. У меня нет времени их искать.

Я спросила:

– Кто ты?

– Дин, – ответил он. – Будешь читать для меня книги?

– Нет. Пусти, пусти меня. – Он не держал меня.

– Какие еще книги? – вскрикнула я.

Он не выпускал из руки мой подбородок. И заставил меня поднять глаза чуть повыше. Он уронил руку, его глаза, его радужки готовы были закружиться.

– Откройся, – проговорил он, – и дай мне заглянуть внутрь.

Оказалось, что моя голова набита книгами, но он глядел на заглавия, потому что читать не умел. Его интересовало то, что я знала о них. И вдруг я ощутила себя ужасающе ничтожной, потому что знала лишь малую долю того, что ему было нужно.

– Что это? – резко спросил он.

Я поняла. Он выудил нечто из моей головы. Выудил и отыскал, а мне было невдомек, что я знаю это.

– Телекинез, – ответила я.

– А как это делается?

– Никто не знает, к тому же вообще не