Зато бумаги исписали — любому проверяющему есть что показать. Дальше выделяются двое молодых — Лёха, а теперь ещё и ты. Будете изображать, что розыск продолжается. Хоть все следы, если они и были, давно остыли или затоптаны. Так, Лёха?

— Добавь, Вась, что до сегодняшнего дня городское руководство и КГБ гадили нам на мозги: ищите и находите. После дня походов по квартирам, когда во рту сухо, руки болят от писанины, и вообще тошно, потому что из каждой второй квартиры нас посылают нах, приходишь в РОВД, чтоб отчитаться Папанычу за весь день и вечер, а после должен выпить хотя бы сто грамм. Не примешь — сойдёшь с ума, застрелишься или пальнёшь в какую-то тупую заявительницу, потому что расследуешь убийство с четырьмя трупами, а она требует, чтобы уголовный розыск искал её мопса, типа похищенного, на самом деле сбежавшего.

— Картина ясна, — Егор почесал затылок в ёжике коротко стриженых волос. — Парни… я ничего нового не придумаю. И вы точно куда опытнее меня. Но есть предположение, что вы, задолбанные бессмысленной беготнёй, могли упустить что-то важное, если глянуть в целом. Предложение такое: Алексей… Прости, Лёха. Предлагаю так. Раз мне вместе с тобой изображать видимость движухи, расскажи спокойно и предметно, что там произошло и что реально известно. Потом лечу за водкой, как обещал.

— Две яблочного крепкого по 0.5 за 92 копейки и плавленый сырок. На водку там не наберётся, — прикинул Василий. — Лёха! Уважим просьбу новобранца? Потом, парень, прими с нами — и домой. Практику тебе отметят, не ссы.

Младший из оперов уложился в пять минут. Егор уточнил:

— Не могу понять мотив. Какие версии?

— Или теракт, наверняка у КГБ жопа дымится — их ответственность. Или какая-то бытовая причина. Там в числе пострадавших некто Бекетов, директор «Вераса». Ему морду расцарапало, жена беременная погибла. Он — волчара кручёный. С ним запросто могли устроить сведение счётов. Но заминировать магазин, куда он ходит, да ещё подгадать время… Вероятность ну уж очень мала. Проще сунуть взрывчатку в его машину, как в американских детективах. Я был дома у Бекетова, спрашивал — есть ли у него враги. Ответ: нет врагов и не лезь куда не просят.

— Ты послушался?

— Его покрывает ОБХСС. У меня руки связаны.

Слово «крышует» в 1982 году ещё не прижилось, понял Егор.

— Парни! Это не теракт. Потому что террористы любят публичность. Те же «Красные бригады». Если наши угрёбки, насмотревшись про них с телевизора, захотели бы здесь что-то такое повторить, точно писали бы «долой Брежнева» или любую другую хрень, заявляли бы, что ответственность на себя берёт какая-нибудь «Революционная Белоруссия». Не хулиганство, потому что хулиганство на самом деле — это шалость без чувства меры. Хулиган красуется перед своими — вот какой я козырный и на понтах. Ваши люди на связи, кто-нибудь слышал из них, чтоб хвастались взрывом?

Лёха с Василием переглянулись.

— Егор, мы предупреждали, не всюду тебе открыты двери.

— Да не нужны мне ваши эти шпионские страсти — клички и подлинные имена агентуры. Поступила ли хоть какая-то негласная информация?

Лёха промолчал. Василий отрицательно мотнул головой.

— Так. А преступления с похожим почерком, с применением взрывчатых веществ в многолюдных местах?

— Думаешь, мы сами не пытались сопоставить? — начал раздражаться Лёха. — Егор, лучше дуй за бухлом. Больше пользы выйдет.

Он не сопротивлялся. А на следующий день попросил Вильнёва сделать звонок в прокуратуру района, чтоб ознакомиться с уголовным делом.

Опустив телефонную трубку на рычаг, тот не мог сдержать веселья.

— Деньги — не пахнут. А уголовные дела — ещё как. Расскажешь потом.

Не въехав в скрытый смысл сказанного, Егор оделся и отправился пешком в прокуратуру. Идти было минут десять — мимо магазина «Тысяча мелочей» и засиженного птицами памятника Калинину на противоположную сторону Ленинского проспекта, основательно обезображенного строительством метро. Первомайская прокуратура располагалась в жилом доме, занимая два первых этажа одного из подъездов.

Запах, на который намекал Вильнёв, шибанул в ноздри, стоило лишь открыть входную дверь. Он был сильный, сбивающий с ног.

— Куда? — рявкнул благообразный мужчина лет сорока в дорогом чистошерстяном костюме и золотым зажимом на галтуке. — Видел объявление? Сегодня приёма нет!

— Я из Первомайского РОВД к Трунову, по договорённости.

— Иди! — обречённо махнул рукой мужик. — Но не трынди никому, что здесь нюхал.

Повинуясь его жесту, Егор поднялся на один лестничный пролёт и свернул в коридор, где сразу увидел дверь с табличкой «следователь А.Е.Трунов».

— Здравствуйте! Вильнёв звонил и предупреждал обо мне.

— Евстигнеев? Заходи… Стоп! Я тебя помню. Что-то на митинге задвигал на тему «мы, комсомольцы, все как один по зову души и призыву партии…».

— То на митинге, — Егор пожал протянутую маленькую пухлую ручку. — Здесь по зову комиссии по распределению, практика в Первомайском следственном отделении. А вы — какого года выпуска?

— Можно на ты и просто — Андрей. Восьмидесятого олимпийского.

— Начинаю вспоминать. Короче, Андрей. Мне поручено делать движ по гастроному на Калиновского. Дай глянуть дело. Наверняка же не все, у кого розыск брал объяснения, допрошены на протокол.

Прокурорский, невысокий полноватый живчик с всклокоченными курчавыми волосиками на голове, согласился сразу.

— Умничка! Дам. У меня встречное предложение. Ты же будешь их вызывать повесткой в РОВД? Печатай протоколы под копирку в двух экземплярах, один мне в дело, другой орлятам Папаныча. Главное — не рви бланк.

— Тут не понял. Что значит — не рви?

— Смотри! — Андрей выудил из шуфляды чистый бланк протокола допроса. — Он формата А3. Складываем пополам. Получается два листа формата А4. Заполняешь так, чтобы хоть одно слово показаний свидетеля вылезло на второй лист. Дальше человек пишет: мною прочитано, с моих слов записано верно. И твоя подпись. Нормально получается, — он взвесил на ладошке солидную папку уголовного дела. — Если не сможешь растянуть текст на два листа, второй придётся оторвать, и для той же толщины придётся вызвать вдвое больше народу. Дело уйдёт в суд по обвинению в халатности торгашки и неосторожности сварщика, а всё остальное будет выделено в безнадёжное отдельное производство, его я приостановлю через два месяца после выделения, понял? Вот там нужна толщина бумаги, а не истина.

— Не понял одного. Четыре трупа, а дело в производстве… даже не в городской прокуратуре, а у начинающего следака с опытом в гулькин