комитета при Народном комиссариате по делам национальностей, Ибрагимова и Клевлеева. Последний, должно быть, известен Вам как бывший сторонник автономной группы. Возможно, что назначение его на новый пост поразит Вас; прошу Вас, тем не менее, приобщить его к работе, не взыскивая с него за старые грехи. Мы все здесь думаем, что теперь, когда Советская власть укрепляется всюду в России, нам не пристало бояться теней прошлого людей, вчера еще путавшихся с нашими врагами: если эти люди готовы признать свою ошибку, мы их не должны отталкивать от себя. Более того, советуем Вам привлекать к [политической] работе [даже] и других сторонников Керенского из туземцев, поскольку они готовы служить Советской власти, – последняя только выиграет от этого, а бояться теней прошлого нечего[158].

А. Ш. Клевлеев фактически возглавлял в Коканде Военный совет (Харби-шуро – организацию мусульманских, преимущественно татарских, солдат, дислоцированных в Туркестане), который направил новому советскому правительству в Петрограде подписанную Клевлеевым телеграмму с просьбой приказать Ташкентскому совету признать автономное правительство в Коканде законной властью в Туркестане[159]. Теперь, три месяца спустя, Клевлеев выполнял задачи центрального правительства в Туркестане.

Кобозев и его помощники приступили к отстранению переселенцев от власти. Они мобилизовали мусульманское население и ввели его представителей в новые властные учреждения. В апреле в старом городе Ташкента начал функционировать Совет мусульманских и дехканских депутатов, члены которого приняли участие в V Съезде Советов, созванном в Ташкенте 21 апреля. Также Кобозев объявил всеобщую амнистию для тех, кто ранее входил в автономное правительство в Коканде[160], и заставил провести перевыборы в Ташкентский совет до съезда. «Блестящая победа наша при выборах в Ташкентский совет окончательно раздавила гидру реакции, – телеграфировал он в Москву. – Белые мусульманские чалмы заметно выросли в рядах ташкентского парламента, достигнув одной трети всего его состава»[161]. На съезде Кобозев сам избрал председателя президиума и заставил включить в него нескольких мусульман. Съезд учредил Центральный исполнительный комитет Туркестана (ТурЦИК) – верховный орган власти в регионе. Чрезвычайный комиссар позаботился о том, чтобы девять из 36 его членов, а также четыре из 16 членов нового Совнаркома были мусульманами[162]. Помимо этого, Кобозев инициировал создание Коммунистической партии Туркестана (КПТ). В самой России большевики окончательно порвали с Российской социал-демократической рабочей партией только в 1917 году, но в Туркестане таких трансформаций не было. В июне 1918 года Кобозев созвал Конференцию всех большевистских организаций Туркестана и руководил формированием КПТ как краевой организации Российской Коммунистической партии. Таким образом, в Туркестане не коммунистическая партия совершила революцию, а наоборот, революция создала Коммунистическую партию[163].

Мусульмане при советском строе

Первая реакция джадидов на захват власти большевиками была абсолютно отрицательной. «После происшедших изменений [то есть Февральской революции] на всей территории России происходили голод, пожары, разбои, смерть и убийства… – писал Фитрат в ноябре 1917 года. – [А теперь] в России подняло голову новое бедствие, большевистское зло!»[164] Мало кто из мусульманских деятелей Средней Азии был не согласен с ним. По мнению Ходжи Муина, требования большевиков были «неестественными», все их обещания остались на бумаге, поскольку «не были приняты ни одним народом России»[165], и к новому году они уже воевали с Украиной. Захват власти ташкентскими коммунистами-переселенцами вызвал еще более резкую критику. «От свободы [то есть от революции] мы, мусульмане, не получили никакой выгоды, – отмечал примерно в ту же самую пору Гази Юнус. – Напротив, настали дни хуже, чем николаевское время», так как «наши товарищи» ниспровергли провозглашенные революцией вольности и вернули цензуру и запрет организаций. Наибольшей опасностью, на взгляд Гази Юнуса, грозил план социализации земли, «который, по нашему шариату… совершенно не подходит мусульманам Туркестана» и приведет к переходу всей земли к европейским колонизаторам[166]. Кровавая бойня в Коканде лишь подтвердила эти опасения.

Впрочем, меры центра против коммунистов-переселенцев открывали совершенно новые возможности. Для многих джадидов новые органы власти стали местом, в котором они продолжили активизировавшуюся в 1917 году борьбу как с переселенцами-европейцами, так и с «реакцией» внутри собственного общества. Поэт и педагог Абдулла Авлони вошел в Ташкентский совет от большевиков, поэт Тавалло – от левых эсеров, в партии которых компанию ему составлял Саид Карим Саид Азимбаев, отпрыск одной из именитейших ташкентских семей царского периода[167]. Бехбуди был членом и председателем старогородского совета Самарканда[168]. Особенно заметную роль играли многие из младших джадидов, вступивших в общественную жизнь в 1917 году. Лазиз Азиз-заде начал преподавать лишь в 1916-м, а в 1917 году уже принимал активное участие в деятельности «Шурой Исламия». Он примкнул к большевикам в 1918-м, а в следующем году возглавил старогородскую организацию КПТ в Ташкенте[169]. С. Юсупов, на протяжении всего 1917 года занимавший видное место в «Шурой Исламия» и входивший в состав кокандского правительства, и Низаметдин Ходжаев, также активно участвовавший в политической жизни в 1917 году, вернулись в Ташкент, где оба вступили в недавно возникшую КПТ. К концу лета Юсупов являлся представителем ТурЦИК в Москве, а Ходжаев – председателем старогородского исполкома Ташкента.

Напомним, что в то же самое время другие политические деятели в поисках поддержки отправились в Османскую империю. В 1918 году советские органы власти представляли собой альтернативную возможность для продолжения работы 1917 года. Джадиды воспользовались своим доступом в новые учреждения для дальнейшей борьбы с улемами. Одним из первых действий новообразованного старогородского совета Ташкента стало обращение в городскую милицию с требованием арестовать «контрреволюционных» улемов из «Улема Джамияти» и реквизировать имущество общества. 21 мая 1918 года требование было надлежащим образом исполнено: комиссар старого города Ташкента закрыл «Улема Джамияти» и его журнал «Аль-Изах» и конфисковал его имущество[170]. Старогородской совет придерживался агрессивной позиции и по отношению к образовательным учреждениям, в которых базировались улемы, начав выяснять их взгляды на социальную справедливость и экономическое равенство[171]. Кроме того, на протяжении следующих двух лет совет реквизировал имущество в пользу новометодных школ и театральных студий, оказывая таким образом существенную организационную поддержку ведущим культурным учреждениям интеллигенции[172].

Театр, переживавший в 1919–1920 годах расцвет, был полностью погружен в проблемы нации. Настроения того периода отражает выборочный обзор театрального репертуара. Он включал в себя как дореволюционные джадидские пьесы, например «Отравленная жизнь» («Захарли ҳаёт») Хамзы Хаким-заде Ниязи и «Несчастный жених» («Бахтсиз куёв») Абдуллы Кадыри о пагубных последствиях непросвещенности для личности и общества, так и новые драматические произведения того же направления: «Несчастный ученик» («Бахтсиз шогирд») Гуляма Зафари[173]или «Жертва педерастии» («Жавонбозлик қурбони») Хуршида[174]. Не