или сильно отросшие. Он держал дома отрезанный хвостик – и что с ним теперь делать его матери? Может, до сих пор хранит. Я все узнала ночью после похорон, было не до меня, да и дергать не стали. Три дня думаешь, что привезешь свежие байки человеку, а он уже фарш. Закрытый гроб, бесконечное Северное кладбище. Даже и не воспринимаешь как мертвеца, когда приходишь в первый раз. «Ну че ты, вот так теперь, Ярик, да? Не кайф тебе, Ярик». И только земля под ногами кажется такой горячей, что ступни жжет. А ведь конец весны, и ветер, и я еще в куртке.

Уже вечером, когда я осталась совсем одна, ко мне пришла липкая зеленая темнота. Змеилась по углам комнаты, клубилась, и никуда от нее не деться. И она стала мной. Следующие лет пять прошли в бестолковой трате времени. Непонятно было, в чем толк тратить время толково, если в любой момент умрешь. Ну, пила, ну, тупила в сети. Для обстоятельного саморазрушения все-таки нужна воля к смерти, а у меня даже ее не было. Нищета.

Девушку Ярика, Лену, все жалели как могли. Она говорила, что у нее больше никогда никого не будет. Я взяла ее с собой в деревню к деду, и мы постоянно ссорились. Как-то даже поссорились из-за шмеля, он летел мимо нас на речке, я слишком резко воскликнула и получила истерику от Лены. Такая я плохая, что не так реагирую на шмеля. Можно понять, да, и я понимала. Через полгода мы вместе поехали в Питер, и она носилась со мной, когда я заблевала весь бар и меня выгнали. Из лишней заботы я все пыталась ее с кем-то свести и получала справедливое «иди нахуй». Когда Ярик погиб, Лена страшно похудела. Она топорщила ключицы, взмахивала руками, говорила, что она теперь птеродактиль. Я смеялась вместе с ней из сочувствия. Лена была похожа на смерть.

С Олей мы не так сильно дружили, как с Яриком, но всегда уважали друг друга и приятельствовали. Как-то на первом курсе она прибилась к компании и пошла с нами на кладбище. Даже бухла с собой не взяли, просто хотелось поболтаться на природе. Мы постоянно так сидели, обычно девчачьей компанией. Парни присоединялись по одному, только если кто-то в кого-то влюбится настолько, что готов участвовать в любой ебаназии. Это все портило, и парней лучше было с собой не брать. Вот так мы сидели при параде на Братском, черные и мрачные, а мамаши с детьми иногда окликали нас и спрашивали, как пройти на книжный рынок. Он сразу за оградой, а все входы и выходы мы знаем, по нам видно. В этот раз мы сидели с Олей и говорили о том, что не понимаем, что такое смерть. Оля рассказала, что у нее астма и сильные аллергические реакции. Теоретически, она могла однажды съесть не ту таблетку и просто умереть от аллергии. С этой мыслью и жила.

Уже после смерти Ярика мы все вместе выбрались в студенческий лагерь в Крыму. Оля целовалась с одним придурком, но он был похож на Джимми Моррисона, и поэтому немножко завидно. Я влюбилась в другого придурка, он тырил у меня карандашик для глаз и все мечтал примерить мои скинни в клеточку. Как тут устоять! Но я устояла, у меня ведь был парень, пусть и ночь перед отъездом мы с придурком протусили вместе, и вернулась я утром, когда все крепко спали. Я легла в совершенной горячке и с напрочь разбитым сердцем, закрыла глаза, открыла глаза, увидела, что Оля стоит у шкафа. Она живет в другой комнате и делать ей у нас нечего. Я закрыла глаза, Оля пропала. Утром я рассказала ей об этом, она смеялась.

Оля ведь была настоящей отличницей, не то что некоторые. Она ездила на стажировку в Варшаву, и за разговор на русском языке незнакомый старик ударил ее в живот. Так себе стажировка, и все вернулись оттуда мрачные и уставшие. Настоящие отличницы ходили на дополнительные курсы, что-то вроде судебной психиатрии, например. Оля рассказала мне в подробностях, что им показали видео, как маньяк снимал кожу с жертв. «Ебать ты жесткая, Оля», – конечно, я так ей не сказала, она же девочка, а не бомжара, с девочками так не говорят. Оля жаловалась на боль в голове несколько дней подряд. Потом ее не было, в универ ходила только посеревшая черт знает от чего Олина соседка по съемной. Двадцатилетняя состарилась на глазах – это вообще как? Мы пытались что-то спросить, она отмалчивалась, мы отстали. Спустя неделю оказалось, что Оля в коме. Но вроде стабильная, значит, все не так уж плохо. Да, та самая не та таблетка из забытого кладбищенского разговора. Через пару месяцев Оля даже начала сама дышать, мы были счастливы.

Лена, девушка мертвого Ярика, вызвалась собирать деньги для Оли на студенческом фестивале. Я пошла с ней, потому что не могла ее оставить одну. Радостные улыбающиеся лица и наши постные с Леной рожи. Подходишь к человеку и видишь недоумение, тучи набегают и тут же рассеиваются, правда – ну кому нужно чужое горе, сейчас будут песни. Не помню, собрали ли мы хоть рубль тогда, но что-то, кажется, собрали. Совесть свою в кулак. В это же самое время на параллели слегла еще одна девочка, у той была какая-то жуткая аутоиммунка. Она еще пожила лет пять после, плохо, но пожила. На том же мероприятии собирали деньги ее одногруппники, мы вроде как конкуренты.

Совсем скоро Оля приснилась мне такой же, как мертвый Ярик. Недавние мертвецы приходят в совершенно отвратительном виде. Они заметно ниже ростом, их лица распухают, они все время чего-то хотят, но не могут объяснить. Они настойчивы, но бессловесны, отвратительны и несчастны. Оля еще с неделю дышала после этого сна, потом все-таки умерла. У меня уже были билеты куда-то далеко, и на похороны я не осталась. Гроб был открытый, весила Оля килограмм сорок, все очень плакали. Весна только разгоралась, и пахло землей, но никто этого не чувствовал. На могиле у Оли я так никогда и не бывала. Ее увезли домой, в область.

За несколько недель до комы Оля брала измором нашего преподавателя Ивана Ивановича. Это была целая битва. Оля все знала, но Иван Иванович с азартом подкидывал ей вопросы, как дровишки в печь, а Оля горела страстью к культурологии. Беременная Людочка только вздыхала, и вертелась, и говорила глазами: «Ну дают».