— Чего хотел? — хмуро спрашивает Марина, кивая на стул.

Я вхожу в тот же кабинет, где провёл ночь. Здесь ничего не изменилось. Столы, папки с делами, диван… Ложе любви… И портрет президента на стене.

— Позишн намбер ту, — улыбаюсь я. — Тебя хочу.

— Да что ты, — кивает она и опускает голову к бумагам. — А губа не треснет? Ты её лучше сразу закатай.

— Я не могу, не могу продолжать этот спор, – напеваю я, подражая Каю Метову.

— Не нужно кривляться, — отвечает она. — Или говори, чего хочешь, или уходи.

— Хочу сразу нескольких вещей, в том числе и поговорить.

— Ну, с этого и начнём тогда. Говори.

— Про Хана, — поднимаю я брови.

— Давай, — кивает она, не выдавая никаких эмоций.

— Ты занимаешься расследованием убийства Русика? — спрашиваю я.

Она молча смотрит, не отвечая.

— Ты для прокуратуры что-то делаешь? Ведь там, насколько мне известно, есть следователь, работающий по этому делу.

— Я не поняла, ты что-то рассказать хочешь или у меня разузнать?

— И то, и другое. Я хочу обмениваться с тобой информацией.

— Да? А что ещё ты хочешь?

— Ещё… — делаю вид, что задумываюсь я, — я хочу обмениваться с тобой жидкостями.

Я слежу за её лицом и прекрасно вижу, что за напускной неподвижностью и непроницаемостью прячется горячее желание узнать, что за данные я принёс.

— Ладно… давай по-простому, — предлагаю я. — Я хочу, чтобы ты засадила Хана. Надолго. А лучше, навсегда. Он, мне кажется, представляет угрозу моей жизни.

— Неужели? — хмыкает Марина, искусно скрывая заинтересованность.

— Да. Ладно, смотри, у меня действительно отшибло память. Хоть на детекторе лжи меня проверяй.

На её лице отражается разочарование.

— Но я готов выдать тебе всё, что помню. Причём совершенно безвозмездно.

— Серьёзно? — злится она. — Ты это называешь словом «безвозмездно»? То, что было вот на этом диване. Я тебе хорошо заплатила, между прочим. А товара нет.

Злость её напускная. Я вижу. Меня не проведёшь.

— Это никакая не плата, — качаю я головой.

— Правда? А что же это такое, по-твоему?

— Любовь, наверное, — обезоруживающе улыбаюсь я.

— Ох, нахал, — качает она головой. — Ох, нахал. Смазливый нахал с огромным самомнением.

— Смазливый, — киваю я, — значит ты считаешь меня красивым. Нахал — инициативным и берущим на себя ответственность мужчиной. С самомнением — уверенным и знающим, что нужно женщине.

— Да-да, умный, красивый и в меру упитанный, верно?

— Точно!

— Так, Карлсон, давай, улетай далеко-далеко, ладно? Улетай, туча, улетай, туча, улетай…

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Но сначала, всё-таки про Хана. Смотри, как всё было.

Я киваю и рассказываю, всё, что мне известно об этом деле.

— И что тут такого, чего бы я не знала? — пожимает она плечами. — Как мне это может помочь хоть в чём-нибудь?

— А в чём помочь, ты хотя бы можешь сказать? Ты по поручению прокуратуры работаешь?

— Считай, что да, — прищуривается она.

— То есть, когда меня вызовут к следователю, он будет знать, что ты занимаешься изысканиями в их пользу, да? Я могу ему об этом говорить?

— У следователя нужно говорить о том, что спрашивают. И всё.

— Значит… — прищуриваюсь я, — с прокуратурой ты не связана… И почему тогда ты стараешься, делаешь то, что не должна?

— А тебе не кажется, что ты не в своё дело лезешь? — хмуро спрашивает она.

— Учитывая, что мне кое-что угрожает, а именно разрез на шее, я бы не назвал это дело не своим.

— Допустим, угроза существует. Хорошо. Но как я могу тебе помочь, если ты ничего не говоришь?

— А если я не видел непосредственно убийства? Мне трудно предположить, что при мне устранили человека, и меня при этом спокойно отпустили, погрозив пальчиком, типа, ты только смотри, Марине ничего не рассказывай.

— Но ты говорил, что у тебя есть сведения, которыми ты поделишься. А теперь что происходит?

— А теперь мне память отшибло, и я пользуюсь лишь здравым смыслом и…

— Что «и»? — сердито спрашивает она.

— И твоей благосклонностью, — улыбаюсь я и наклоняюсь к ней через стол.

Марина не отстраняется, но и не проявляет никакой встречной инициативы. Я касаюсь губами её губ, но она остаётся неподвижной.

— Марин!

— Что? — недовольно отвечает она.

— А как же?.. — поднимаю брови и киваю в сторону дивана.

— Размечтался ты, дружок. Сначала голову Хана мне принеси, а потом уже на диваны надейся.

— Ладно, Марин, слушай, давай мы что-нибудь придумаем. Заманим его в ловушку и накроем. Вернее, ты накроешь.

Раздаётся телефонный звонок и она снимает трубку.

— Алло…. Да, Аркадий Петрович, — она делается собранной и сосредоточенной и, кажется, даже голос становится другим, деловым и суровым. — Да, новая информация есть, но пока не слишком нам помогает. Ничего особенного… Могу, да… Нет-нет, я работаю. Планируем оперативную комбинацию. Поняла. Конечно. Да-да, лично вам…

— Ну, что? — говорю я, когда она вешает трубку. — Устроим ловушку для Хана?

— Почему бы и нет, — задумчиво отвечает она. — Сделаем из тебя наживку и поймаем Хана на живца. Согласен?

— Э-э-э, давай ещё подумаем немного. А то быть живцом мне не очень хочется.

— Подумаем, — соглашается Марина. — Ты иди, а я подумаю.

— Ну, ладно. Тогда пока-пока.

Она не отвечает, а я направляюсь к двери.

— Стой, — окликает Марина, когда я берусь за ручку.

Она выходит из-за стола и идёт ко мне. Мышиный мундир сидит идеально, подчёркивая фигуру. Цок-цок-цок, цокает она шпильками. Что за ножки, точёные, волнующие, ёлки-палки. Шикарная девка!

Марина подходит вплотную ко мне, кладёт руку мне на затылок и притягивает к себе. Она жарко меня целует и больно прикусывает нижнюю губу. Я даже ощущаю вкус крови.

Наконец, она отрывается и глядя в глаза, мечтательно произносит:

— Знаешь, мой сладкий, что бы я сделала с огромным удовольствием?

— Даже боюсь представить, — усмехаюсь я, вглядываясь в её глаза.

— Я бы хорошенько тебя высекла. Мягкими, вымоченными розгами. Ах, как бы я тебя высекла! Всю