Я пробыла в келье довольно долго, несколько часов. Мне нужно было убедиться, что Сестра-Настоятельница ещё не проснулась. Когда мои глаза привыкли к темноте кельи, мне показалось, что я вижу два ящика, накрытых простынями, а может, два вольера? И тут же почудилось, что я слышу стон, плач, похожий на тот, что бывает во сне. Но я решила не выяснять, что или кто там находится. Если Каталина и Элида, то для них уже слишком поздно. А главное для меня – Лусия.

Перед дверью Убежища Просветлённых я проявляла максимальную осторожность, старалась не шуметь, хотя замок оказался сложным, да и как ему быть здесь простым? Впрочем, Улисес объяснил мне все необходимые приёмы, а я освоила ещё и собственные. Изучение этого замка потребовало больше времени, чем я надеялась затратить, но как только поняла его механизм, сразу же ушла, не открывая дверь. Не хочу вызвать у них подозрение, но зато теперь я знаю: как только решу войти в убежище, вскрою его за считаные секунды.

Завтра наступит тот самый день, когда я вытащу Лусию оттуда.

* * *

Эти слова содержат мой пульс.

Моё дыхание.

И музыку, излучающую кровь, которая пульсирует в моих венах.

Я – в дупле дерева, в моём лесу. Теперь-то мне понятно, что лес – не просто скопление деревьев, он не может быть ограниченным пространством, он содержит подземную, микроскопическую жизнь, а также жизнь воздуха, в котором отражается великолепие этого живого собора. Свет, проникающий сквозь листья, образует полупрозрачные колонны, сияющее море, которое постепенно расширяется. Я чувствую ауру, мощь, вибрирующую в воздухе. Могу даже прикоснуться к ней, ласкать тепло светящихся частиц кончиками пальцев. Я – часть этого языческого храма, святилища предков.

Сейчас я пишу острым кончиком пера. Это перо какой-то птицы, которая, должно быть, всё ещё где-то летает. Оно синее, как яркая синева ласточек. А эти слова – цвета моей крови, смешанной с грязью. С кровью из раны в моём животе.

С первыми ударами колокола нас бросятся искать. Впрочем, меня будет трудно найти, ведь я скрываюсь в зарослях. На поиски могут уйти часы. Но у меня нет времени копать себе могилу, чтобы позволить корневищам пронзить мою кожу, чтобы дождаться, пока из моего разлагающегося тела вырастут плоды, травы или грибы. Нет времени умирать, глядя в звёздное небо.

Я продолжу писать до тех пор, пока не ударят в колокола. Когда это случится, настанет время спрятать мои бумаги и удалиться. Я возьму камень, которым заточила это перо, и располосую свою рану, чтобы вытекло как можно больше крови. Вся кровь из моих жил истечёт, как красный дракон, которого примет, поглотит и преобразит земля.

Я вскрыла чёрную дверь из резного дерева и осторожно приоткрыла её, стараясь оставаться незамеченной. И сразу же обнаружила запретное, увидела механизм лжи: бога нет, а есть только его уста, изрекающие оскорбления, там лишь голод, лишь он сам и его руки, он и его голос священного воинства, благословенного легиона, чёрной волны, несущей завывания. И, как на статичном изображении, длившемся несколько секунд, я увидела просветлённых грешниц с их животами, полными порока, но не удивилась, ибо подтвердилось очевидное – он осквернял их. Я успокоилась и продолжила поиски Лусии, пока не увидела её под ним, терпящую отвратительный ритуал, причем сестра-настоятельница наблюдала за ними, стоя спиной ко мне, с кожаным кнутом в руке. Я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть, а Лусия повернула голову и посмотрела на меня со смесью удивления, отчаяния и беспомощности. Её взгляд придал мне сил, и я с невероятной быстротой вонзила нож в почку сестре-настоятельнице, выхватила кнут и рукояткой ударила её по затылку. Удар был таким сильным, что сестра-настоятельница, несмотря на свои габариты, пошатнулась и упала, а он, обнажённый, вскочил и попытался напасть на меня. Я впервые увидела его лик: невероятное сочетание совершенства скульптуры и пустоты, способное окутать тебя до удушья. И тогда я ударила его кнутом, била снова и снова, но тут несколько непонятливых просветлённых, с ужасом глядевших на меня, помогли сестре-настоятельнице встать, и она ранила меня моим же ножом, пронзив пояс, в котором была эта написанная ночами книга, эти страницы. Лусия оттолкнула сестру-настоятельницу, схватила меня за руку, и мы бросились бежать. Я успела заметить, что некоторые просветлённые так и не смогли понять, что же происходит. Одни из них попытались поймать нас, а немногие последовали за нами.

Мы скрылись бегством.

Несмотря на боль в животе, мне удалось запереть чёрную дверь своей ручкой для письма: я вставила её в замок и сломала. Теперь им трудно выбраться наружу. Это даст нам время.

Поясу пока удается сдерживать кровь из раны. Наверное, поэтому я и могу ещё писать, поэтому и не теряю сознание. А может, потому что хочу рассказать эту историю? Чтобы ни Лусия, ни Цирцея, ни Елена, ни я не затерялись в забвении.

Пока мы бежали, к нам присоединились другие, те, кто увидел выход, случайную возможность. Когда мы добрались до нашего заветного дерева, я велела Лусии уходить, бежать через яму под стеной, ту самую, что она вырыла собственными руками. И скрыться вместе с немногими просветлёнными, нечестивицами и служанками, которые последовали за нами. А я собиралась остаться, чтобы задержать этих отпрысков скверны, эти ошибки природы, убийц – сестру-настоятельницу и этого презренного мужчину, который готов тратить время на моё тело. Лусия отказывалась, умоляла меня скрыться вместе, но я поцеловала её, коснулась её чёрных волос, обняла синеву того рая, которым она была для меня, и сказала, что у меня не осталось времени. Показала ей рану, и она поняла, что та слишком глубокая; она обняла меня, заплакала и плакала до тех пор, пока трое просветлённых не попытались оторвать её от меня, но Лусия всё сопротивлялась. Я сказала ей, что им надо бежать, ведь, если они останутся, их убьют. Прежде чем уйти, она обняла меня и, плача, произнесла моё настоящее имя, поцеловала меня в последний раз и своим прозрачным голосом сказала мне два слова, которые были не словами, а трепетанием огня, который окутал меня, как поток света, как река сияющих цветов.

Я оставлю в дупле дерева, нашего дерева, эту книгу, написанную в ночные часы, эти мои листки бумаги, над которыми так долго трудилась и о которых так заботилась. Вероятно, когда-нибудь кто-то их обнаружит и прочтёт или они размокнут и вернутся