и сиротливым. После дождей сорняки разгулялись по всем ложбинкам, полынь и лебеда вымахали раза в три выше ботвы. «Вота как обернулось! — думала Анна Анисимовна, поджимая губы, стоя у забора с полукруглой, насаженной на березовый черенок тяпкой. — Готовенькое отобрали, а до чего картошку довели? Впору тама ребятишкам в полыннике в кошку-мышку играть». И нетерпеливо поглядывала на мост через Селиванку: не появится ли на своей голубой машине председатель Соловаров? Уж как хотелось Анне Анисимовне встретиться с ним здесь, у плетня, повернуть его к школьному огороду и сказать с усмешкой: «Наряжай сюды, председатель, силосный комбайн, вишь, добра-то сколькуще».

Проходили дни, а на пригорок никто так и не поднялся. «Чё это я топчусь-то! — принялась Анна Анисимовна ругать себя. — Земля мне не чужая, пропадет картошка вовсе. Пойду!»

Она решительно перелезла через забор и принялась проворно рубить хвощ, полынь, лебеду, которые тесно, по-родственному перемешались. Досталось и тяпке изрядно. Анна Анисимовна раза четыре сходила в Марьяновку, в бригадную кузницу, снова и снова затачивала тяпку на наждаке, пока управилась с сорняками. Школьный участок преобразился: по всей его шири стлалась ровная чистая зелень ботвы, кустики, прибранные, причесанные, потянулись вверх.

Анна Анисимовна окучивала последние рядки на дальнем конце огорода, когда за плетнем зашелестела трава и послышалось знакомо-звонкое и радостное:

— Здравствуйте, тетя Аня.

Анна Анисимовна медленно, недоверчиво подняла вспотевшее лицо: за плетнем, в нескольких шагах от нее, стояла Настя — простоволосая, в ситцевом платье в полосочку с короткими рукавами. И так к лицу было ей дешевенькое платье, так доверчиво и радостно светились Настины глаза, что Анна Анисимовна торопливо выпустила из рук тяпку и с ответной улыбкой пошла навстречу. Но тут заметила Настины руки — узкие, загорелые, с розовыми ногтями, перевела после этого взгляд на свои — бугристые, с засохшими пятнами земли, в царапинах и ссадинах, и нахмурилась сразу.

— Здорово, здорово, — ответила ворчливо, нагибаясь за тяпкой. — Шибко долго гуляла, пропадала картошка без ухода-то.

— Так уж вышло, тетя Аня, к родственникам ездила, — сказала Настя виновато, пряча руки за спиной.

Потом Настя перегнулась через плетень, попросила:

— Дайте мне тяпку, а вы отдохните.

— Опосля времени явилась, девка. Зараньше надобно было браться.

Анна Анисимовна повернулась к Насте спиной и сердито затюкала тяпкой, рубя остатки лебеды и разбрызгивая чернозем. Когда холмик земли вырос под последним кустиком картофеля, она выпрямилась. Настя стояла на том же месте, прижавшись животом к плетню.

— Стой, стой, — усмехнулась Анна Анисимовна. — Эдакое уж время настало: девки развлекаются, а старушки урожай ростят.

Она перелезла с тяпкой через забор и пошла к избе, ступая по узенькой тропинке, извивающейся между картофельной ботвой и грядками.

— Тетя Аня… — позвала негромко Настя.

Анна Анисимовна уходила все дальше.

— Тетя Аня! — крикнула Настя, сжав руками коричневую кромку плетня.

Анна Анисимовна, сняв с плеча тяпку, вошла через калитку во двор. На Настю она так и не оглянулась.

Поднимаясь по скрипучему, чуть наслеженному крыльцу в сени, Анна Анисимовна увидела продетую в железную скобу на двери, сложенную вдвое лиловую бумагу. «Зинаида, видать, приходила», — тут же возникла у нее догадка. Зинаида, марьяновская почтальонша, облюбовала ту скобу давно и, не тратя времени на поиски хозяйки избы, оставляла в ней то письмо, то открытку, то соцстраховские и иные квитанции.

Анна Анисимовна остановилась, напряженно разглядывая чуть помятую бумагу, думая, какие же — добрые или худые — вести принесла она. Оттягивая время, стащила с ног кирзовые сапоги, переставила на другую ступеньку крыльца серый потускневший тазик с мочалом и тряпками. Только после этого притронулась к скобе. Вытаскивала бумагу медленно, осторожно, будто бы она была на клею и могла порваться. Развернула ее и, приглядевшись, чуть не присела от внезапной радости: телеграмма от сына, из Москвы!

Телеграмма была короткая — всего три машинописных строки на узких белых полосочках. Но Анна Анисимовна читала ее медленно, повторяя вслух каждое слово:

«Ма-ма вы-ез-жай… трид… трид-ца-то-го Мо-скву ве-чер-ним по-ездом встреч… встре-чу на вок-за-ле… Сте-пан»…

Не в силах унять волнение, схватившись рукой за сердце, Анна Анисимовна опустилась в бордовом своем платье на верхнюю ступеньку крыльца. Вот и сбылось то, о чем она мечтала тайно все эти годы!..

— Сыночек ты мой, родненький, спасибо тебе, век живи! — проговорила Анна Анисимовна, прижимая телеграмму к груди. — Поеду, поеду, как не поехать? Шибко охота мне с тобой по столице походить, на улицы, дома поглядеть. Тогда уж и помирать не жалко…

Еще раз перечитав телеграмму, Анна Анисимовна встала с крыльца и неторопливо, с высоко поднятой головой проплыла через сени в избу. Там, переставляя без надобности вещи на столе, гремя посудой на кухне, размышляла, что возьмет с собой в Москву. Одежду, конечно, подходящую, Степаном привезенную. Гостинцы деревенские: огурцы, мед, шанежки картофельные, малиновое и брусничное варенье, пирог с рябиной да с калиной… Сын, поди, соскучился по ним. Вздохнула успокоенно: успеет еще приготовить, до тридцатого еще почти целая неделя.

Чем больше думала Анна Анисимовна о предстоящей поездке, тем сильнее брало ее сомнение: так ли она поняла смысл телеграммы, не напутать бы чего. Тридцатого выезжать, может, не в августе, а в сентябре? А вдруг разминутся они со Степаном на московском вокзале, как она его потом найдет? Людей-то в Москве — тьма-тьмущая, недолго и заблудиться. И хватит ли у нее денег на дорогу? Ехать-то на поезде больше суток, билет на поезд, она это знала, по-разному стоит.

Разволновалась Анна Анисимовна так, что голова у нее пошла кру́гом. Надо было с кем-то из сведущих людей, бывалых, посоветоваться. Но с кем? Редко кто выезжает из Марьяновки в дальние города. А в Москве, кажется, никто не бывал. Может, к Настасье, учительнице, сходить? Анна Анисимовна, обрадовавшись этой мысли, посмотрела из окна на школу: к ней, только к ней. Грамотная, месяц целый ее не было, поездила, небось растолкует, что к чему. Рассудила также, что Насте самой очень захочется поглядеть на телеграмму…

В сумерки Анна Анисимовна, закончив все дела во дворе, вышла из ворот на улицу — в васильковом платье, в туфлях с «молниями», в нейлоновой косынке. В руке она несла литровую стеклянную банку, покрытую марлей. Размахивала рукой без боязни, потому что в банке было не молоко, а густая, из погреба, сметана.

«Тама она, в своей комнатке, — определила Анна Анисимовна, глядя на освещенное крайнее окно. — Книжки, поди, читает али ужин готовит. Спать-то ишо рано, а молоденьким и вовсе».

Во дворе школы Анна Анисимовна увидела, как и весной, стоявшую на траве долговязую классную доску. В сенях так же остро пахло сосновым настоем. Свежий тес