стоит пикколо — механический музыкальный ящик, играющий два-три часа перед рассветом, когда в городе погашены почти все огни, а морской прибой достигает наибольшей силы. Когда пикколо молчит, играет небольшой местный оркестр.

Большинство здешних завсегдатаев приезжают по воде, и для их удобства имеется спуск к пристани, возле которой непрерывно причаливают и отчаливают лодки, прибывающие с островов или с разных мест на побережье.

По вечерам джук бывает набит людьми, главным образом креолами, но среди них там и сям виднеются метисы. Я увидел двух-трех восточных индейцев и даже одного китайца — общительного молодого человека, пользовавшегося большой популярностью. Здесь же играет маленький, неопределенного типа оркестр, состоящий из гитариста, трубача, саксофониста, паренька с «бонго» и меланхоличного юноши с парой деревянных погремушек.

На духовых инструментах музыканты играли посредственно, гитарист же исполнял хорошо, а барабанщик-бонгист — просто талантливо. Основная беда заключалась в том, что они пытались исполнять Огюстэна Лара, вместо того чтобы играть африкано-бокасские мелодии. Впрочем, все это звучало неплохо, да и вообще трудно представить себе негритянский оркестр, который был бы неинтересным.

Я протискался сквозь толпу танцующих, обнимающихся и разглагольствующих людей и в баре заказал пиво. Так как за столиками и у перил не было свободного места, я спустился по лестнице на пристань, в темноте чуть не наступил на какую-то парочку и влез по ступеням обратно. Некоторое время я стоял здесь, слушал музыку и смотрел на бонгиста, но вскоре общий шум меня оглушил и я вернулся к себе в комнату.

На следующий день я проснулся в восемь часов утра и отправился в тенистый джук, где стал дожидаться мистера Шеферда.

Мистер Шеферд — креол средних лет — был владельцем лодки-каяка, совершавшей рейсы по заливу. Сам он проживал на берегу залива Чирики и согласился взять меня с собой, так как я не мог найти другого, более быстрого способа добраться до тех мест. Мистер Шеферд сказал, что, если будет ветер, мы пойдем под парусами, а если нет — у него найдутся гребцы.

Люди, с которыми я беседовал в Колоне, говорили, что побережье залива Чирики — отличное место для гнездования морских черепах. Рассказы основывались на неопределенных слухах, но их было вполне достаточно, чтобы я решил проверить на месте. Я прибыл сюда через год после того, как впервые побывал в коста-риканском Тортугеро, и мне очень хотелось сопоставить районы размножения черепах в Тортугеро с Чирики.

Как я уже говорил, место гнездования находилось по меньшей мере милях в сорока от Бокас-дель-Торо, и я не представлял себе, как можно туда добраться при безветрии, да еще в большой лодке мистера Шеферда. Но он был настолько уверен, что я согласился плыть с ним и просил заехать утром за мной в гостиницу.

По этой причине я и сидел здесь, распивая пиво и пристально всматриваясь в море. Постороннему наблюдателю это могло казаться безответственной тратой средств, отпущенных мне Американским философским обществом.

Через некоторое время старый рыбак-кариб на лодке-долбленке, стоявшей на якоре возле маленького острова, начал дремать, а я перестал следить за ним и стал смотреть направо, туда, где городок Бокас-дель-Торо вытянулся полукругом вдоль бухты.

Из всех городов на побережье Карибского моря Бокас-дель-Торо кажется наиболее беспорядочным и фантастически взъерошенным. Если вы точнейшим образом нарисуете приморскую сторону города, то люди скажут, что это абстракция. Расположенные вдоль берега строения представляют собой столпотворение зданий самых разных очертаний и размеров и различных по степени разрушенности. Все они покрыты разнообразнейшей металлической кровлей. Некоторые крыши сделаны из нового цинка или алюминия, но подавляющее большинство — из старья, уложенного как вздумается, а затем покрашенного в проржавевших местах первой попавшейся под руку краской.

Расстояние от берега бухты до прибрежной улицы незначительно, и многие здания клином врезаются в воду. Позади этих домов, совсем низко над уровнем воды, как цапли на шатких ногах, стоят уборные, сообщающиеся с жилыми постройками узенькими мостками, сколоченными из шестов и планок. Здесь же располагаются маленькие пристани и причалы, столбы для сушки сетей, навесы для лодок, стоящие на сваях загоны для птиц, клетки, курятники, огороженные частоколом затоны и разные, водруженные на столбах, пристройки к жилью.

Ярдах в шестидесяти от места, где я сидел, находилась большая крытая пристань городского рынка, которая примыкала к нагромождению частновладельческих построек и мешала мне видеть небольшой участок изгибающегося берега. Прямо подо мной, возле владений «Мирамара», находилось сложное сооружение из шестов, досок и крытой пальмовыми листьями крыши. Присмотревшись к нему, можно было понять, что это хитроумное сооружение — комбинация свинарника, уборной и загона для черепах.

В загоне находились шесть зеленых черепах — они были пойманы накануне.

Передо мной на столе лежал блокнот, в который я заносил все, что заслуживало внимания в поведении черепах. Я объяснил, чем занимаюсь, буфетчику — молодому человеку с иссиня-черной копной густых волос, и он сделал из моего объяснения вывод, что я — врач. Когда приходившие посетители не могли понять, почему я пристально рассматриваю соседние задворки и делаю записи в блокноте, буфетчик давал всем разъяснения. Жившие по соседству люди, отправлявшиеся на задний двор кормить свиней, очень скоро привыкли к моему надзору и даже приветливо махали мне рукой.

Вернувшись после недолгого отсутствия к моему столику, я услышал болтовню и хихиканье, доносившиеся из стоявшего в глубине двора домика, и полюбопытствовал, откуда идут звуки.

В тот момент, когда я встал на стул, чтобы посмотреть, нельзя ли сфотографировать эпизоды борьбы черепах в загоне, беспокойство в домике приняло такие размеры, что буфетчик был вынужден сорваться с места, броситься к перилам и крикнуть:

— Боже Всемогущий! Что там за шум?!

Завеса из мешковины приоткрылась на три дюйма, и в темноте беспокойно блеснули белки нескольких пар глаз.

— Выходите оттуда! — крикнул буфетчик. — Что у вас там происходит?

Между мешковиной и дверной колодой показалась рука, чей-то палец робко показал в мою сторону, а какой-то голос пропищал:

— Что он делает?

— Что делает доктор? Смотрит, чем занимаются черепахи, и не обращает на вас ни малейшего внимания.

Мешковина сдвинулась в сторону, и три маленькие девочки, словно мышки, метнулись со слабым писком по жердевым мосткам и, добежав до спасительной для них кухни, облегченно вздохнули.

Некоторое время спустя большой черный мужчина подплыл на каяке к черепашьему загону, открыл сбоку ворота и при помощи лассо, сделанного из толстой веревки, попытался поймать черепаху. В конце концов петля захлестнула передний ласт, мужчина выволок черепаху на берег, перевернул на спину и достал большой нож, чтобы перерезать ей глотку. Такое зрелище