Наверняка опять Рауль влез на постель и притворяется плюшевой игрушкой. Бесстыдник!

– Рауль, фу на тебя, – не открывая глаз, буркнула она и пихнула теплое-большое-сопящее локтем.

Сзади заворочалось, вздохнуло и что-то пробормотало. По-русски. И голос был совсем не Рауля.

Виола распахнула глаза.

И замерла, прилипнув взглядом к тому, кто спал рядом.

Это был он. Орсино из сна.

Дон.

Закрытые глаза, полукружья темных ресниц. Едва заметная улыбка. Растрепанные пряди на подушке. Из-под пледа видно голое смуглое плечо.

И его рука у нее на животе. Обнял во сне? И прижал так…

Кровь прилила к щекам. Можно… можно его тоже потрогать? Пока спит?

Осторожно, чтоб не разбудить, Виола провела пальцем по щеке. Укололась о щетину – но больно не было. Даже неприятно не было, наоборот. Ему идет вот так, немного небритым. И зачем он вообще бреется?

А если поцеловать…

И тут позади нее опять завозились и забормотали.

Теплое и уютное наваждение схлынуло, сменившись рассветной зябкой ясностью.

Она села и медленно обернулась. Нарочно медленно, надеясь, что морок растает. Или за спиной все-таки окажется Рауль. Или вчерашний черный пес. Или…

Ариец. Ну да, Ариец. Льняные волосы, рот приоткрыт. Смешно посапывает, шевелит во сне носом, ну в точности как щенок.

И голый. Ну, насколько видно.

Мать их, они голые!

Неужели… неужели что-то… да нет, не может быть, если б что-то было – она бы запомнила? или нет? Может, они вчера просто напились?!

Господи, ужас какой, а стыдно! Как ей утром на них смотреть?!

Как она оказалась на улице – Виола не помнила. От шока, наверное.

От того же шока даже не сразу поняла, что стоит посреди проезжей части. Только когда ее матерно обибикала какая-то машина, а потом и обдала фонтаном холодной питерской грязи… Точно, вечером был дождь!

А она тут, как дура, в одной пижаме и домашних тапках. Холодно как!

Она обняла себя за плечи, глянула на серое, едва засветлевшее небо.

Вот зачем она вообще выскочила из дома? Нет чтобы парней растолкать! Растолкать и выгнать, и… ну и что, что стыдно! Зато было бы не холодно.

Дура, как есть дура.

Надо домой. Обидно же – воскресенье, а она простудится.

Уши снова загорелись, несмотря на холод. Вспомнила, кого и в каком виде оставила дома. Ладно Ариец, пусть думает что хочет. Но Дон…

Очень захотелось зажмуриться, а потом открыть глаза и понять, что все это ей приснилось. Но не вышло. Еще одна машина сердито загудела клаксоном и обдала ее фонтаном брызг из той же лужи.

Виола отскочила на тротуар, поглядела вслед негодяю…

И чуть не села, где стояла.

По прямой, мощенной булыжником питерской улице удалялся антикварный «Роллс-Ройс», или что там еще было такое шикарное, все изогнутое и местами раззолоченное.

А фонари горели газовые. Вот только что были электрические, она точно помнила. Круглые, на чугунных столбах, но электрические. А эти…

Боже, где я?!

Она огляделась.

Вокруг был Петербург. Определенно Петербург. Только какой-то не такой. Дома вроде те же, четырех-пятиэтажные, старые… э… новые? И вывески вроде новые, но с ятями, и не поймешь… наверное, она попала на недавно отреставрированную улицу… понять бы еще какую! И как отсюда добраться до дома!

Кажется, надо пойти назад.

Виола обернулась. С сомнением посмотрела на узкий переулочек, из которого вышла. Наверное. Потому что больше ж неоткуда!

В переулочке было темно – фонари там не горели. И как-то совсем неуютно.

Она все же шагнула к переулку, но к горлу тут же подкатила горькая тошнота и ужасно захотелось побежать туда, где светло. Или хоть телефоном посветить. Только телефона в кармане пижамы нет… Нет? Точно?

Она на всякий случай проверила, проведя ладонью по бедру. Тьфу ты, что за дурь, откуда карманы в пижаме!

И задрожала.

Мокро, холодно. Страшно. То есть немного совсем страшно! Надо скорее домой! А то ангина гарантирована!

Она заставила себя сделать еще шаг к переулку. Там же не может быть ничего страшного. Никого. Маньяки по утрам не ходят, только дворники. А ей надо домой, скорее, тут же совсем недалеко!..

Там, в переулке, что-то пошевелилось.

Кошка, наверное?..

Виола даже не смогла додумать про кошку – тело само развернулось и побежало прочь, от страшного, опасного, от того, кто смотрит и догоняет, и хочет ее убить… нет, даже не убить, сделать что-то еще хуже!..

Она неслась вдоль странной улицы, освещенной газом, не глядя по сторонам. Ее преследователь не отставал – его шаги отдавались гулким эхом то сзади, то сбоку, то со всех сторон сразу…

Она остановилась резко, вмиг. До того, как успела понять – еще шаг, и она упадет. Вот в эту дыру в мостовой, рваную, глубокую, невесть откуда взявшуюся.

С опаленными и вывернутыми краями. С торчащими металлическими обломками. И, кажется, там внутри была человеческая рука.

Виола попятилась.

Заставила себя оторвать взгляд от дыры, поднять на дом рядом…

И чуть не заорала от ужаса.

Дом глядел на нее пустыми глазницами выбитых окон, щерился разломом в стене. И соседний. И следующий. И…

Господи, где я? Зачем? Почему?..

Словно ответом на этот вопрос прямо над головой высоко и страшно завыло, и кто-то закричал – жалобно, непонятно.

Виола все же зажмурилась. Она точно знала – этого не может быть на самом деле. Сейчас она проснется. Дома. В своей теплой постели. И все будет хорошо.

– Вы потерялись, mia bella?[41] – раздался вкрадчивый голос.

Мужской.

Знакомый.

Виола открыла глаза.

Ужасные разрушенные дома никуда не делись. Дыра в мостовой… нет, дыры – их было много – тоже. А к ней шел незнакомец в светлом костюме, идеально причесанный и выбритый… в совершенно неуместных здесь, в этой разрухе, роскошных замшевых туфлях без единой пылинки… Он смотрел на нее мягко и сочувственно и протягивал ей руку.

«Наконец-то! Хоть кто-то живой, хоть кто-то выведет меня отсюда!» – и даже шагнула навстречу.

И тут он улыбнулся.

Именно тогда Виола его и узнала – по улыбке как у голодной щуки.

– Нет, я не потерялась, – твердо сказала она. Ну, то есть почти твердо, а что голос задрожал и сел – так это же не от страха, а от холода. Конечно, от холода – в пижаме-то под дождь!

И почти тут же что-то толкнуло под руку. Что-то, пахнущее собакой, большое, шерстяное и такое теплое, что даже голос дрожать перестал. Ну, почти перестал.

– Не подходи ко