Шрифт:
Закладка:
Три штуки?
– Ладно, – сказала я, поджав губы. Меня еще больше вывело из себя то, что он потратил такие деньги на билет, который вообще не должен был покупать. – Тогда можем мы договориться, что, по крайней мере, в ближайшие дни ты дашь мне время и пространство? Мне со многим нужно разобраться.
«Хотя я уже достаточно разобралась, чтобы понять, сколько от меня прежней уже похоронено», – подумала я с тоской.
Он открыл рот и шумно выдохнул:
– Мы должны обговаривать сложные вопросы вместе, разве нет?
Я тихо покачала головой:
– Нет. Я хочу побыть одна. Ты можешь спать на диване в гостиной, но это все. Я отправилась в эту поездку одна не просто так.
Он закрыл глаза, на лице его было разочарование.
– Хорошо, – наконец сказал он, отодвигая тарелку с недоеденной пастой. – Я вернусь в номер. Я вымотался.
Он вынул из кошелька пару двадцатифунтовых банкнот, сунул их мне и встал.
– Отдыхай, – сказала я, не сводя глаз с пустого стула.
Перед уходом он поцеловал меня в макушку, и я напряглась.
– Попробую, – сказал он.
Я не обернулась, чтобы посмотреть ему вслед. Вместо этого я доела пасту и выпила еще бокал кьянти. Прошло несколько минут, и я увидела, как зажегся экран моего телефона, лежавшего на столе. Я нахмурилась и прочла сообщение с незнакомого номера:
«Привет, Кэролайн! Я еще чуть покопалась после вашего ухода и кое-что нашла в базе рукописей. Запросила несколько, займет пару дней. Сколько вы еще в городе? Гейнор».
Я выпрямилась и тут же написала ответ:
«Привет! ОГРОМНОЕ спасибо. Я здесь еще неделю! Какие документы? Внушают надежды?»
Я оперлась локтями на стол, дожидаясь ответа Гейнор. Когда мы вместе занимались поиском в библиотеке, она объяснила, что документы могут быть и рукописными, и печатными документами. Вдруг она нашла еще одно письмо, еще одно «признание на смертном одре», касавшееся женщины-аптекаря? Я открыла ее ответ, едва он пришел.
«Оба совпадения – бюллетени, такое периодическое издание. От 1791 года. Они не включены в оцифрованную базу изданий до 1800 года, поэтому и не нашлись раньше. В описании сказано, что в одном из них есть изображение. Кто знает? Буду держать вас в курсе!»
Я закрыла телефон. Новости захватывающие, правда, но, глядя на полупустую тарелку Джеймса и его грязную салфетку, лежавшую на столе, я задумалась о более серьезных вещах. Официантка предложила еще бокал вина, я отказалась; двух бокалов за ланчем было более чем достаточно. Мне нужно было посидеть и подумать несколько минут, слушая гул голосов вокруг.
Послушать Джеймса, его неверность объяснялась тем, что он был неудовлетворен нашей безопасной и предсказуемой жизнью. Возможно ли, что нас обоих одинаково не устраивал застой, в который пришла наша жизнь, и все внезапно рывком остановилось? И если да, как это в ближайшем будущем должно было сказаться на нашем желании стать родителями? Я не была уверена, что какой-нибудь ребенок теперь захочет, чтобы мы были его семьей.
Еще ребенку нужен стабильный дом, хорошая школа и, по крайней мере, один приносящий доход родитель. Сомнений не было, наша жизнь была воплощением всего этого, но мы с Джеймсом оба не были довольны дорогами, которые выбрали. Где в этом списке была наша реализация, наша радость? Можно ли назвать эгоизмом желание поставить свое счастье выше нужд другого человека, которого к тому же еще даже не существует?
Здесь, в окружении лондонских зданий из старого кирпича, загадочных предметов и вышедших из обращения карт, я вспомнила, почему очень давно была влюблена в британскую литературу и тайны истории. Молодая, жаждавшая приключений студентка начала пробуждаться во мне от сна. Подобно тому, как выкопала из грязи флакон, я начала откапывать нечто, погребенное глубоко в себе. И как бы мне ни хотелось возложить на Джеймса ответственность за то, что он удерживал меня в Штатах и на ферме, я не могла винить его одного; в конце концов, как он сказал, это я разорвала заявление на участие в кембриджской исторической программе для выпускников. Это я согласилась работать на родительской ферме.
По правде говоря, я задумалась, не было ли ожидание ребенка подсознательным способом скрыть правду: то, что не все в моей жизни шло так, как я когда-то хотела, и что я не жила так, как требовал мой потенциал. И хуже всего, я стала слишком бояться даже попробовать.
И пока я стремилась к материнству, полностью сосредоточившись на своем когда-нибудь, какие мечты оказались погребены и утрачены? И почему потребовался такой кризис, чтобы я наконец задала себе эти вопросы?
Как и обещала Нелла, с рассветом вновь пошли дилижансы. Мы сели на первый до Лондона, в котором не было никого, кроме нас, двух оборванных грязных пассажирок, и наших запачканных полотняных мешков с жуками, многие из которых были еще живы и скоро должны были задохнуться в туго затянутых кулях.
Обе мы в пути все больше молчали. Я от усталости – я едва ли поспала хоть минуту, – но Нелла спала хорошо, это я знала точно, потому что почти всю ночь она громко храпела. Возможно, она молчала, стесняясь того, что открыла мне: свою любовь к Фредерику, ребенка, зачатого вне брака, то, как ужасно его потеряла. Стыдилась ли она того, что слишком многим со мной поделилась, со мной, которую собиралась отослать и больше никогда не видеть?
Мы сошли с дилижанса на Флит-стрит и двинулись к лавке Неллы по грязным улицам, мимо торговца книгами, печатни и корсетницы. Я прочла в окне объявление об удалении зубов – три шиллинга, включая глоток виски даром. Сжалась, уклоняясь от пары молодых женщин в утренних платьях пастельных цветов, шедших мимо; их бледные лица были густо нарумянены. До меня долетел обрывок их разговора – что-то о кружевной оторочке на новой паре туфель, – и я заметила, что у одной из них в руках пакет из магазина.
Я взглянула на свой мешок, полный ползучих тварей. Важность предстоявшей нам работы внушала мне ужас. Покупка яиц для миссис Эмвелл меня так не пугала; один взгляд в наши мешки явил бы поистине странное зрелище и точно вызвал бы расспросы. А у меня, к примеру, не было наготове объяснения, и я сдерживалась, чтобы не обернуться на мощеную дорогу посмотреть, не идет ли за нами кто. Возможность того, что нас раскроют, жестоко меня тяготила; как Нелла выдерживала такой груз каждый день?
Мы шли быстро, обходя привязанных лошадей и суетившихся цыплят, и мне нечем было заняться, кроме как бояться неизбежного ареста, пока я шагала, с усилием переставляя ноги.
Комната согрелась в несколько минут; я вздохнула, благодарно ощутив на лице тепло. Нелла вынула из шкафа репу, яблоки и вино, поставила их на стол.
– Ешь, – сказала она.
Пока я, оголодав, вгрызалась в еду, она продолжала работать, доставая песты, подносы и ведра.
Я так быстро ела, что по животу у меня расползлась ужасная боль. Я подалась вперед, надеясь скрыть от Неллы вой и бурление у меня внутри, и на мгновение задумалась, не отравила ли она меня. Ведь, как ни крути, это был бы удобный способ от меня избавиться. В груди у меня поднялась паника, давление внутри все росло, но потом я рыгнула, и все прошло.
