набор шкатулок «для него и для нее». Продавец сказал, что они пересекли Атлантику и вернулись обратно на корабле французского военно-морского флота еще во время Наполеоновских войн. Когда-то они принадлежали адмиралу и его жене. Я немедленно в них влюбилась, но стоили они безумных денег. Я никак не могла себе такое позволить, поэтому спросила, за сколько он продаст одну шкатулку – но продавец отказался разделять набор. И тут появился Людвиг – будто мой сон стал явью, потому что я не переставала думать о нем с самой нашей встречи. Он улыбнулся мне – и мое сердце так заколотилось! У меня в животе такие бабочки залетали, ты не представляешь! И я уверена, что покраснела, как зрелый помидор.

– И что же случилось потом? – спросила Вивиан, слегка подавшись вперед.

– Он предложил купить мне эти шкатулки. Я не хотела принимать такой подарок, но он настоял. А когда мы вышли из палатки продавца, отдал одну шкатулку мне. Сделал то, от чего продавец отказался, – разделил набор. Когда я озвучила это, он сказал, что набор не будет разделен, если мы подружимся и будем поддерживать связь. И тогда я поняла, что мы не расстанемся никогда – нас как будто связала невидимая нить, от его сердца к моему.

Вивиан наслаждалась ее рассказом – пока Эйприл не испортила его этим утрированным романтизмом. Тем не менее история и правда была прекрасная. Все это звучало довольно мило.

– Шкатулка здесь, со мной, – сказала Эйприл, отбрасывая одеяло в сторону. – Хочешь, покажу?

– Конечно. – Вивиан молча наблюдала, как сестра выскользнула из кровати и прошлепала по дубовым половицам в гардеробную. Она вернулась с чем-то похожим на крошечный сундучок с сокровищами – точно из книги о пиратах.

Вивиан поднялась, чтобы получше рассмотреть шкатулку.

– Восхитительно! Неудивительно, что ты положила на нее глаз. – Вивиан провела пальцем по металлическим ободкам и полированной медной пластине, на которой была выгравирована дама в шляпке и платье эпохи Регентства с зонтиком в руках.

– Шкатулка Людвига такая же, – пояснила Эйприл. – Только с джентльменом в цилиндре. – Эйприл поставила шкатулку на стол перед окном. – Но это еще не все. Гляди.

Она повернула ключ и подняла крышку, обнажив подкладку из розового атласа. Внутри лежало несколько украшений и пара туго свернутых шелковых шарфов. Отодвинув шарфы в сторону, Эйприл показала Вивиан пуговицу – и надавила на нее большим пальцем.

Раздался щелчок. Снаружи открылся выдвижной ящичек.

– Разве не чудесно?

– Боже! – всплеснула руками Вивиан. – В ней есть потайное отделение.

– Да, и я хочу показать тебе то, что храню здесь. Но мне нужно знать, что я могу тебе доверять.

Вивиан посмотрела на сестру с подозрением – шла война, никто никому не доверял, а секреты могли таить в себе угрозу.

Эйприл продолжила, не дожидаясь ответа, – как будто не представляла себе мира, в котором она не могла бы довериться своей сестре. Она потянула за маленькую ленточку, приподняв фальшивое дно ящика, и достала оттуда несколько фотографий. Повернувшись к Вивиан лицом, она, словно стараясь разрядить напряженную паузу, прижала их к груди.

– Это Людвиг, но мне пришлось спрятать их, когда я въехала в страну. Боялась, что меня не впустят, если кто-нибудь их увидит.

Сердце Вивиан забилось быстрее:

– Почему?

Эйприл не ответила. Вместо этого она протянула сестре фотографии.

Когда Вивиан пролистала их, ей сделалось дурно.

– Он же в нацистской форме.

– Да. Но он не такой, как остальные. Он хороший человек, уверяю тебя.

Вивиан нахмурилась:

– Но он нацист. Откуда он? Из гестапо? А может, из СС? Ты вообще представляешь, что творят эсэсовцы? Ты слышала про Ночь разбитых витрин – про погром, который нацистские банды устроили в еврейских кварталах?

– Конечно, слышала, – раздраженно ответила Эйприл, вырвав фотографии у Вивиан из рук. – И я считаю это ужасным – как и Людвиг. Пойми, не все немцы такие. Не все они злодеи, что бы там ни твердила британская пропаганда. Людвиг не состоит ни в СС, ни в гестапо. Он служит в вермахте. Это совсем другое. Он лейтенант сухопутных войск – это очень важная работа. И на службе он на хорошем счету.

Она убрала фотографии обратно под фальшивое дно и задвинула ящичек.

– Ты, должно быть, шутишь, – заметила Вивиан. – Поверить не могу, что ты их мне показала. Ты как будто гордишься всем этим.

Эйприл не отвела глаз:

– Горжусь – потому что он герой. У него есть медали за храбрость и…

Вивиан предупреждающе вскинула руку:

– Пожалуйста, хватит. Даже слышать не хочу. Если у тебя в голове осталась хоть капля мозгов, ты сожжешь ваши фотографии и забудешь об этом человеке. И мы притворимся, что ни о чем подобном не говорили. Что ничего этого не было.

Эйприл прищурилась и нахмурилась:

– А я-то думала, ты поймешь меня, Вивиан. Какое разочарование! Я ни за что не сожгу эти фотографии. – Она обошла кровать.

– Ты куда собралась? – спросила Вивиан, наблюдая, как Эйприл выуживает туфли из-под туалетного столика и обувается.

– Не знаю. В винный магазин, наверное. К папе.

– Нет, ты туда не пойдешь.

– Почему нет? Мы живем в свободной стране.

– Это пока. Но ненадолго, если твой немецкий герой переправит танки через Ла-Манш и Гитлер въедет в Букингемский дворец.

Эйприл сгребла в кучу свои расчески и флаконы с духами и запихнула их в чемодан. Вивиан безмолвно стояла в стороне, в закипающей ярости наблюдая за ней. Но стоило Эйприл направиться к двери, как ее раздражение схлынуло – будто кто-то щелкнул пальцами перед ее лицом и тем самым вывел из транса.

Она не могла позволить сестре уйти – только не сейчас, не в день их долгожданного воссоединения. Ее сердце не выдержало бы этого.

– Пожалуйста, стой, – взмолилась Вивиан. – Ты не можешь вот так уйти.

– Почему нет?

Вивиан не знала, как добиться своего, но Эйприл должна была остаться.

– Потому что все изменилось. Папа стал вести себя еще хуже после твоего побега. И бил меня сильнее.

Эйприл остановилась и повернулась к ней:

– В каком смысле?

– В смысле… В последний раз он попытался задушить меня. Пришлось ударить его сковородкой по голове. Так что ты не можешь туда вернуться.

Эйприл поставила чемодан на пол:

– Он правда пытался тебя задушить?

– Да. Кажется, у него немного помутился рассудок, потому что не осталось ни maman, ни тебя, а я пела в клубах – это всегда выводило его из себя. Он мне и фингалы ставил, и плечо как-то вывихнул. Вернешься туда – и тебя постигнет та же участь. Возможно, не сразу,