радуге.

Там живы только те, кого любят и ждут. А ты всю жизнь выжигал эту дорогу на радугу. Выжигал своей работой, своим "нужно" вместо "хочется". Тебя будет ждать только сатана. Он придет за тобой лично и скажет:

— Добро пожаловать в ад!

В отдельный круг ада для тех, кто не спас любимых. Тех, что верили и ждали. Тебя ненавидят даже черти в преисподней, Стальной. И сталь не плавится даже в огне. Поэтому не ты сгоришь. Умереть ты не можешь, потому что не жил для тех, кого любил. И отпущения грехов не заслужишь, потому что не спас тех, кто тебе верил.

Аня

— Ешь, — Ёптафер поставил на стол здоровенную сковородку с прокаленными, местами облупленными боками.

Рядом со сковородкой он поставил три тарелки. Толстыми ломтями нарезал хлеб, крупно порубил помидоры и огурцы, обильно посыпал их укропом. Сковорода до самых краев была наполнена румяной, хорошо прожаренной яичницей. Среди желтых островков яиц розовела вареная колбаса в окружении коричневых и хрустящих колец лука. Я хотела было отказаться, но чудесный запах поплыл по всему дому. И мой рот наполнился слюной.

— Я бы его давно придушил, если бы не его яичница, — Сергей, потирая руки, сел за стол.

Ёптафер честно поделил содержимое сковороды на три части и протянул мне мою порцию.

— Ой, мне очень много, — возразила я, но при этом взяла тарелку.

— Ешь давай. А то вся светишься, — проворчал Ёптафер. — Кто тебя такую замуж возьмет? Тебя ж обнимешь, так ты поперек переломишься.

— Очень деликатное замечание, — промычал Сергей, откусывая здоровенный кусок от яичницы.

— Да ладно, — отмахнулся Ёптафер. — Чего для нее стараться? Она ж мелкая совсем. И хлипкая, кстати. Я люблю, когда… когда… — он выставил вперед руки, обхватил двумя руками сковороду и прижал к груди, — вот так всё. Прям в огороде так и прёт!

— Это ничего, что я здесь? Не мешаю? Нет? — очень хотелось, чтобы это прозвучало ехидно, но мой рот был занят едой, поэтому получилось мычание вместе с громким и неприличным чавканьем.

— Вообще-то… — начал Ёптафер, но тут в дверь постучали.

Сергей вскочил, подошел к двери, сунул руку под пиджак и прислушался. Только сейчас я обратила внимание, что его пиджак топорщится и из-под него выглядывает кобура. Яичница стала у меня колом в горле.

— Хватит эротично дышать за дверью! Я еще ни на что не согласная! — послышался снаружи дребезжащий мужской голос. — Открывай, Сергуля!

Сергей рассмеялся, запахнул пиджак и открыл дверь. В комнату зашли двое: один коренастый крепыш с военной выправкой. Другой — долговязый хлыщ с новомодной челкой, закрывающей половину лица. В руках у крепыша был мой чемодан. Хлыщ держал в руках серебристый чемоданчик.

— Ой, как хорошо! — я бросилась навстречу крепышу. — Вы мои вещи привезли. Спасибо вам большое!

Он кивнул и поставил чемодан в угол. Я хотела было открыть его, но долговязый хлыщ воскликнул:

— Стоять!

Я замерла. А долговязый подошел к столу, отнял у Ёптафера вилку с яичницей, отправил в рот, прожевал, закатил глаза и выдохнул:

— Ёптафер, ты доиграешься, что я на тебе женюсь.

— Да тьфу на тебя! Изыди! — Ёптафер с притворным испугом сложил пальцы крестом и помахал перед носом долговязого.

— Обожаю немытых бруталов, которые хорошо готовят! — долговязый облизал пальцы, щелкнул ими и томно протянул:

— А второй чемодан где?

— Сейчас! — крепыш вышел и немедленно вернулся с большим и явно очень дорогим чемоданом на длиной ручке.

Он подошел к столу, отодвинул яичницу и хлеб и положил чемодан на стол.

— Так, — долговязый подошёл ко мне и внимательно осмотрел со всех сторон. — Нет, ну на фотках она, конечно, смотрится фактурнее. В реале как-то совсем пигалица.

Вот наглец! Я только открыла рот, чтобы ему возразить, как он соединил указательный и большой пальцы, помахал перед моим носом и пропел:

— Тсс! Я не разрешал тебе разговаривать, — с этими словами он сорвал резинку с моих волос, распушил их и принялся заплетать мне косу, бормоча под нос: —Подчеркнем природную скромность, это штука редкая сейчас среди селфанутых давалок. А что мы кололи в губёшки, кстати? — он оттянул мои губы, наклонился, рассматривая их, и при этом почти впечатался длинным носом в мое лицо.

— Да больно же! Вы псих, что ли? — я хлопнула его по руке и уперлась ладонями в хилую грудь, отодвигая от себя.

— Одуванчик, ну ты не борзей! — Сергей шагнул к нему.

— Кто? — спросила я.

— Это мы его так называем, потому что он регулярно созревает до люлей, честно их получает и отлетает, как пух на одуванчике. Но вообще он очень хороший стилист, когда не выёживается.

— Обожаю твой казарменный юмор! — кисло улыбнулся Одуванчик, подцепил с тарелки ломтик огурца, сунул его в рот и так и застыл, глядя на меня. — Ты смотри: а губёшки-то настоящие! — восхитился он. — А я думал, что закатала туда силикончика. Ну хоть в чем-то повезло!

Он щелкнул пальцами, и крепыш молча и покорно подал ему серебристый чемоданчик. Повозился с замком, на что-то нажал, и чемодан раскрылся, превратившись в туалетный столик с многочисленными ящичками. Одуванчик выдвинул из него несколько палитр с тенями, вытащил из кармана продолговатый футляр, открыл его и аккуратно разложил на столике кисти.

— Ёптаферушка, птичка моя, а ну-ка убери своих медведей, покажи мне монитор и включи камеру на запись.

Ёптафер щелкнул пультом. Коврик с мишками отъехал в сторону. Ёптафер подкатил ко мне камеру на высоком штативе и включил. На мониторе появилось мое лицо. Одуванчик подпер щеку рукой, задумчиво уставившись на экран. Ёптафер и Сергей стали рядом с ним, тоже внимательно меня рассматривая.

— Не, ну это, конечно, абзац! — нарушил молчание Одуванчик.

— Что, так плохо всё? — забеспокоился Сергей.

— Нет, я тащусь с вашего Стального, как удав с пачки дуста, — пожал плечами стилист. — Он мне сказал, что тут девочка со средиземноморской изюминкой, которую нужно подчеркнуть. А я вижу, что тут средиземное море залегло отдохнуть где-то между Рязанью и Уррръалом.

Он так и произнес это слово, с французским прононсом, томно растягивая буквы

— Я думал, что здесь что-то вроде Анжелины Джоли. Вот там таки средиземноморский изюм размером с цимес. А до этой мордахи только малость не дошли монголы-татары.

Ну это уже слишком!

— Знаете что? Я не позволю себя оскорблять! — я попыталась встать, но Одуванчик неожиданно сильным движением усадил меня обратно и прижал за плечи к стулу.

— Тебя уже мать-природа оскорбила, так что мне остается только поправить то, что она не закончила, — он взял со столика баллончик, закрыл мне рукой глаза и облил волосы