Шрифт:
Закладка:
В результате, когда статьи вышли, соседи чуть не забросали несчастное семейство камнями и комьями грязи. Невозможно было пройти по улице, так как все отворачивались от них, как от прокаженных, или плевали в след. Каждую ночь крыльцо и стены их дома покрывались надписями оскорбительного содержания, а также требованиями, чтобы развратные безбожники убирались на свою родину.
Самое неприятное, что в основе этого происшествия лёг тот неоспоримый факт, что ребенок действительно был. Подкидыш, которого Перси из самых добрых побуждений согласился доставить в Неаполь. Он вообще старался помогать всем, кому нужна помощь, и все время высылал деньги Годвину.
Дело дошло до суда, на стороне обвинения выступали Паоло и его жена Элиза, которые повторили свои показания о ребенке Клэр под присягой. Против них выступали Перси, Мэри и Клэр.
Найденыша звали Елена-Аделаида, она родилась в декабре 1818-го, то есть когда супруги Шелли и Клэр уже жили в Италии. Для сравнения: Аллегра родилась январе 1817-го, так что по времени вторая беременность и роды вполне возможны. Другое дело, что было бы странно, если бы Мэри, живущая в соседней комнате и все время видевшая Клэр, ничего не знала о беременности сестры. И тем более невозможно, чтобы Мэри, зная о том, что это ребенок ее мужа, не потребовала оставить малышку в их семье. Но обвинители утверждали, будто бы троица просто выгораживала друг друга.
Желая любым способом доказать вину Шелли, ради правды и справедливости честный Паоло был готов даже потерять должность, которую справлял много лет.
Мэри с самого начала знала о подкидыше и действительно предлагала взять девочку в их семью, она всегда хотела, чтобы в доме было много детей. Лето 1818 года — это время, когда только-только умерла ее вторая дочь, и она инстинктивно тянулась к каждому ребенку. Но плохое здоровье Уильяма, о котором приходилось все время заботиться, и новая беременность — все это отнимало силы у Мэри, и Перси уговорил ее не брать пока в дом новорожденную, а сначала попробовать наладить собственную жизнь.
Когда же Шелли доставил подкидыша в приют, от него потребовали назвать имена родителей, и он в порыве великодушия предложил вписать в графу "отец" свое имя. Конечно, доказать, что родителями ребенка действительно были Перси и Клэр, не удалось, но после скандала стало понятно, что придется переезжать в другой город и подыскивать там других слуг. Посоветовавшись с друзьями, они выбрали Пизу Правда, что небезынтересно, на этот раз супруги Шелли отправились туда без Клэр, так как той подыскали место гувернантки во Флоренции. Последнее вполне можно расценить как нежелание Мэри и впредь общаться с любовницей своего мужа. Тем более после таких слухов.
Клэр вообще была истерична и чрезмерно требовательна. Сразу же после того, как они покинули дом Годвинов, она не переставала домогаться своей доли внимания Перси, который в результате проводил с ней не меньше времени, чем с Мэри.
Приказ любой ценой перевезти семью Шелли в Пизу был передан в письме суперинтендантом Вильсоном, уже давно тяготившимся своей ролью, Паоло как вариант, при котором агент выбывал бы из игры, не будучи при этом раскрытым, а семейка, за которой был необходим догляд, переходила из-под одного наблюдения под другое, так как в то время в Пизе собралось достаточно обширное английское общество, и там к Шелли было проще приставить нового наблюдателя или даже нескольких.
МЭРИ И ЦЕРКОВЬ
В Пизе Перси влюбился в дочь флорентийского аристократа — 19-летнюю Эмилию Вивиани: "Она владеет таким изысканным и утонченным итальянским слогом, какой под стать лишь известным литераторам. Ее мать', дурная женщина, из зависти к талантам и красоте дочери упрятала ее в монастырь, где она никого и ничего не видит, кроме слуг и дураков. Оттуда ее никуда не выпускают. Она все время ропщет на свою злосчастную судьбу. Единственную свою надежду полагает она в замужестве, но коль скоро и само ее существование окружено чуть ли не тайной, где тут совершиться сватовству?" — писала Мэри Ли Хенгу.
У Мэри тоже неожиданно появился почитатель — князь Александр Маврокордато, смутьян и революционер, который вдруг взялся помогать Мэри совершенствоваться в греческом. "Завидуете ли вы моей счастливой участи? Ко мне приходит каждый божий день любезный, молодой, обворожительный, ученый греческий князь".
В результате греческий продвинулся, а вот Александру так и не удалось добиться любви прекрасной Мэри. Шелли постепенно тоже пересилил свои чувства, первым делом излив душу в "Эпипсихидионе", в качестве подзаголовка он написал: "Стихи, обращенные к благородной и несчастной леди Эмилии V, ныне заключенной в монастырь…" Название "Эпипсихидион" по-гречески означает "о маленькой душе". Эпипсихидион открывается обращением к Эмилии как к духовной сестре говорящего. Он называет ее "пленной птицей", гнездом которой станут мягкие лепестки роз. Он называет ее ангелом света, светом луны, видимой сквозь смертные облака, звездой за пределами всех бурь. В общем, понятно, каково было Мэри переписывать все это для того, чтобы отдать в печать. Но она справилась.
Все это тревожило, не давая расслабиться и нормально работать, сначала скандал с подкидышем, который, несмотря на оправдательный приговор, до сих пор нет-нет да и напоминал о себе. Кто-то из друзей целиком и полностью поддерживал Шелли, проклиная глупых, вечно лезущих куда их не просят слуг, другие обходили теперь их дом стороной. Но еще не отгремели громы первого скандала, откуда ни возьмись появилась эта "плененная птица", чей "светлый образ" не давал Мэри спокойно спать по ночам. В результате — выкидыш.
Теперь, чтобы окончательно не уйти в свои страдания, Мэри решается на то, чего не делала никогда прежде — она шьет себе платье и шляпку, в которых теперь будет ходить в церковь.
На вопрос Перси — зачем ей это понадобилось, Мэри сначала отвечала, что не желает вызывать кривотолков соседей, с которыми было разумнее сохранять добрые отношения. А ведь если те будут видеть, что приезжие не посещают мессы, понятно, какое мнение они составят о семье Шелли. В Пизе они решили пожить несколько месяцев, а очень неприятно, когда окружающие сторонятся тебя, запрещая своим детям даже приближаться к дому "нехристов" и перешептываясь у тебя за спиной. Теперь Мэри Шелли стала регулярно ходить к мессе и даже носить с собой сына Флоренса.
Первое время Перси ворчал, но потом был вынужден смириться, все-таки разговоры о Царствии Небесном, где теперь в здравии и довольстве прибывают все те, кого мы любили, поднимает дух лучше, чем самые разумные доводы атеизма. А молитва лучше очищает душу, чем самая восхитительная политическая проповедь.
Постепенно Мэри становилась увереннее в своих новых убеждениях, она перестала прятаться за необходимость соблюдать приличия и жить по законам общества, ее вера начинала заметно крепнуть, а вместе с ней креп и ее дух. Под воздействием проповедей ее моральные и нравственные принципы претерпевали серьезные изменения, и ей нравилось направлять свои мысли в новые русла, производя пересмотр ценностей. Так что скоро она уже могла с полной откровенностью возражать Шелли, объявляя религию своим мировоззрением.
