— А, ну тогда ладно! — Валентина тут же успокоилась и безмятежно заснула.

Ксения привезла ее к неказистому домику на другом конце Больших Козлов, где Валентина обитала вдвоем с кошкой Манефой.

Однако дверь им открыла не Манефа, а странный невысокий человек, весь какой-то скрюченный. Он помог Ксении вытащить сонную девицу из машины, вдвоем они втащили ее в комнату и уложили в постель.

— И что теперь делать с этим аксолотлем? — осведомился скрюченный человек.

— Проследите, чтобы она проспала двое суток. Мне этого времени должно хватить.

— Нет проблем!

В сенях кошка Манефа выясняла отношения с Гастоном.

Царь Соломон собственной рукой отворил резную дверь в соседнюю комнату.

Его царственная гостья шагнула вперед — но тут же вскрикнула и приподняла подол своего хитона: ей показалось, что комната залита водой, в которой плавают золотые рыбки.

Правда, царица тут же осознала свою ошибку: пол в комнате был из прозрачного хрусталя, под которым и правда была налита вода и плавали рыбы.

Царь Соломон усмехнулся: когда гостья приподняла край платья, он успел разглядеть ее ноги.

Слухи, ходившие о царице Савской, отчасти подтвердились.

О ней говорили, что она происходит от джинна, коварного демона пустыни, и потому ноги у нее покрыты густой шерстью и с козьими копытцами.

Так вот, никаких копыт у нее не было, ноги же были просто очень волосатыми.

Царица Савская перехватила взгляд Соломона, и лицо ее залилось румянцем.

— Ты мудр, Соломон, — проговорила она, — ты не только мудр, но и хитер. Хитростью ты узнал мой маленький смешной секрет, которого не знал ни один человек на свете. Но ты не знаешь женскую душу, а значит, не знаешь мой самый большой секрет.

— Ты права, царица! — ответил Соломон, грустно улыбаясь. — У меня семьсот жен и триста наложниц, помимо этого я познал еще многих женщин, дочерей разных племен и народов. Среди них были смуглые, страстные финикиянки и томные, волоокие женщины северных островов; ревнивые египтянки и чернокожие эфиопки; привязчивые гречанки и хладнокровные, развратные вавилонянки. Были среди них даже китаянки, похожие на кукол из белого нефрита, и дикие женщины великой степи, насыщающиеся сушеным мясом и кобыльим молоком. Я познал всех их, но мне так и не удалось понять женскую душу, ибо она — самая большая тайна во Вселенной.

— Потому, Соломон, ты и стремишься обладать многими и многими женщинами. Ты думаешь, что, познав многих, ты познаешь нашу великую тайну. Но ты не прав, царь. На дне женской души всегда остается тайна, как осадок на дне сосуда из-под драгоценного вина. Познавший одну-единственную женщину может больше знать о женской душе, чем познавший тысячу и одну.

Говоря эти слова, царица подошла близко-близко к Соломону. Она смотрела на него снизу вверх, и глаза ее увлажнились, а ресницы ее колыхались, как крылья бабочки. Грудь ее высоко вздымалась, дыхание стало жарким и прерывистым, как ветер пустыни.

«Познай меня, царь! — говорили ее глаза. — Познай меня, и тогда, быть может, ты познаешь наконец тайну всех женщин, величайшую тайну Вселенной!»

— Иди ко мне, царица! — проговорил царь и щелчком пальцев удалил из покоя всех слуг. — Иди в мои объятия!

— Не царица я сегодня, а простая женщина по имени Балкис! Не царица я, а серна, пасущаяся на склонах Галаадских! И ты сегодня — не царь, а молодой охотник, преследующий дикую серну! Натяни же свой лук, охотник, и пронзи меня своими стрелами! Лобзай меня лобзанием уст твоих, ибо ласки твои лучше вина. Скажи мне ты, кого любит душа моя, где пасешь ты свои стада? Где ты отдыхаешь в полдень? К чему мне быть скиталицей возле стад спутников твоих?

— Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, — отвечал Соломон, — то иди по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских. Да, не царица ты сегодня, а роза, расцветающая майским утром в долине Саронской. И я сегодня — не царь, но молодой садовник, что пришел, чтобы сорвать эту розу, пришел, чтобы насладиться красотой ее и ароматом.

— Так сорви же эту розу, садовник! Не медли!

Слуги Соломоновы безмолвно покинули покой, дабы не препятствовать своему господину, и служанки Балкиды последовали за ними, дабы не мешать своей госпоже. И только двое остались в брачном покое — не царь и царица, а мужчина и женщина, Балкида и Соломон. Балкида сбросила пурпурное покрывало, и драгоценный, шитый золотом хитон, сотканный мастерицами Финикии, и тунику тончайшего египетского полотна — и предстала Соломону в одеянии своей зрелой красоты. Соломон привлек ее к себе и обнимал ее на шелковых китайских коврах и на полу из прозрачного хрусталя, и золотые рыбы плавали под ними, завидуя их отражениям.

И Соломон познал Балкиду, как многих женщин до нее и многих после, и радость наполнила сердце его — и с этой радостью была смешана грусть, как вода с вином. Потому что и на этот раз он не узнал великую тайну всех женщин.

Пресытившись жаркими ласками, лежали Соломон и Балкида на китайском шелковом ковре с изображениями цветов и драконов. Соломон играл черным шелком ее волос, Балкида перебирала крутые завитки его бороды.

— Благодарю тебя, Соломон! — проговорила Балкида, потершись щекой о его плечо, как кошка. — Ты сделал мне сегодня бесценный подарок.

— Ты о тех жалких самоцветах, о ничтожных золотых украшениях, что я подарил тебе в ответ на твои подарки? Все они не стоят одного твоего взгляда, одного твоего вздоха!

— Нет, Соломон, я говорю не о них. В своей далекой стране я услышала о твоей мудрости и красоте, и приехала взглянуть на тебя, и поняла, что твоя мудрость и красота превосходят все то, что о них говорит молва. И тогда я захотела увезти к себе часть тебя — и ты подарил мне сегодня эту часть. Я вернусь к себе и привезу с собой твое дитя, твоего сына, в котором будет твоя мудрость и твоя красота. И когда придет мое время, я оставлю его на своем престоле.

Но сейчас, Соломон, я думаю, чем отблагодарить тебя за твой дар. Что может быть достойно тебя?

— Ты уже отблагодарила меня, Балкис, своей любовью. Мне не нужен другой подарок!

— Сегодня мы были, Соломон, только мужчиной и женщиной — но сейчас я вспомнила, что ты — царь, а я — царица. А цари отличаются от простых людей тем, что на удар они отвечают ударом более сильным, а на подарок — подарком более дорогим. Конечно,