Шрифт:
Закладка:
— Напрасно ты нос воротишь. Возьми и носи.
— Сами носите! — не могла уже больше сдерживать себя Нюра,—или пускай ваша Райка носит!
— Грубиянка!—Таисия Афанасьевна топнула ногой и повернулась к Леле.—Спрячь. Не хочет—не надо, пусть в рваном ходит.
На перемене группа девочек сбилась в углу у задней парты. Когда Леля с Симочкой вышли из класса, они с возмущением заговорили:
— Если дочка атамана, так думает—ей все можно.
— Только и хвастает, что казачка. Мы сами казачки, так что с того?
— Большевики и те были лучше...
— Тише!—испугалась Зоя.—Лелька услышит.
— Пускай слышит. Мой отец у белых. Чего мне бояться?
— А Нюрка молодец.
— И я бы на ее месте тем самым платьем Лёльке по морде надавала.
— И стоило надавать...
7. Девушка с хутора
97
— А я еще слышала—наши хотят фронт бросать. Пускай деникинцы сами с красными бьются.
— Поналезло их на Кубань, корниловцев разных.
Нюра сидела в стороне. Она думала о своем: неужели ей теперь всегда придется так жить? Неужели теперь всегда над ней будут издеваться?
Как-то после уроков она возвращалась домой одна. Дул холодный ветер, серые рваные тучи низко неслись над раскинувшейся в степи станицей.
Нюра осторожно пробиралась вдоль плетней и покосившихся заборов, липких и мокрых ог недавно прошедших дождей, обходила мутные лужи. Ее старенькие калоши до самых краев облепила грязь. Навстречу из-за угла вышли два казака. Полы их серых черкесок были отвернуты и засунуты за пояс. Они шли один за другим, держа в руках винтовки. Между ними шагала, опустив голову, женщина.
Нюра не сразу заметила их, а заметив, вдруг замерла и в страхе прижалсь к плетню. Когда казаки и арестованная женщина прошли мимо, она все еще боялась пошевельнуться.
«Да ведь это ж фенина мать... а я ж ей ничего не сказала... И она мне... А может, она меня не узнала? Нет, узнала... Она ж глянула мне прямо в очи... Мама, мама! Что вы сделали!..»
Утром она решительно заявила тетке:
— Не пойду в школу. Меня трусит всю.
А вечером снова сослалась на головную боль и озноб и, чтоб тетка поверила, все время зябко куталась в шаль.
— Ноги, наверное, промочила,—заворчала тетка.—Я тебя на ночь керосином натру.
— Не надо...
— Спрашивать не буду.
— А я говорю—не надо.
Тогда тетка привела бабку Акимовну.
—- А ну, пошепчите над дивчиною, может, сглазил кто.
Акимовна подошла.
— Что болит, девочка?
Нюра не сразу ответила,—совестно было лгать чужой женщине.
— Руки ломит, ноги ломит... Голова болит...
Старуха, беззвучно шевеля губами, трижды перекрестилась на икону и попросила тетку дать миску с водой и чистое полотенце. Потом потребовала, чтобы ее с Нюрой оставили наедине. Тетка безропотно вышла и, уходя, тоже перекрестилась.
— Ну,—Акимовна ласково посмотрела на Нюру,—я от хворобы святое слово знаю... Во имя отца и сына и святого духа...
Она опустила в миску с водой свои сухие старческие пальцы. Лицо ее стало строгим и суровым.
— Бабушка,—тихо сказала Нюра,—я боюсь—бог накажет.
Я, бабушка, не больная. Только не говорите тете, она мне, не знаю, что сделает. У меня ничего не болит.
Акимовна в недоумении посмотрела на нее.
— Я вас знаю,—еще тише прошептала Нюра.—Скажите — Оля жива-здорова?
Акимовна испуганно покосилась на дверь и приложила к губам палец. Нюра поспешила ее успокоить:
— Не бойтесь. Я никому не скажу. А вы объясните мне,— она придвинулась вплотную к Акимовне,—Оля про отца тоже ничего не знает, как и я про моего батьку?
— Тише! Не надо!—Акимовна снова покосилась на дверь.— Придешь ко мне... А здесь—не надо.
Она еще раз испытующе оглядела Нюру, погладила ее по голове и, погрозив пальцем, повторила:
— Не надо, деточка. Опушайся меня.
За дверьми раздался шорох, Акимовна засуетилась и, изменив, голос сказала громко:
— Вот и всё. Теперь перекрестись и будешь здорова. Ты— молоденькая, болеть тебе не нужно, только ноги не промачивай, а на ночь выпей горячего чайку с малинкой. Есть у тети малинка?
С этими словами она открыла дверь и позвала тетку. Та вошла, держа в руках кусок сала и два яйца.
— Возьмите, Акимовна, спасибо вам.
— И вам спасибо.
Она быстро собралась и, украдкой взглянув на Нюру, ушла.
Тетка бережно слила воду из миски в бутылку и поставила ее за икону. Полотенце сложила и заперла на замок в скрыню.
— Может, кушать хочешь?
— Нет,—ответила Нюра.—Я полежу. Мне уже лучше...
— Вот видишь, что значит святая молитва. Бог—он милосердный. А большевики что болтают? Говорят—бога нет. Бессовестные!
Нюра задумалась. Потом сказала решительно:
— Батька мой большевик... Только ведь он бога не забыл. А мама что сделала? Тетя, вы знаете—ведь фенькину мать арестовали! Я видела, сама видела, как ее вели.—И крикнула на всю хату:—За что? За что ж ее мучают?
— Сама видела? Где ж щ такое видела? Ну? Где это было?—тетка засуетилась, глаза ее были полны жадного любопытства. Она несколько раз переспросила Нюру обо всех подробностях встречи, потом укоризненно покачала головой.
— Глупая ты. Принимаешь все близко к сердцу. За всеми арестованными не наплачешься. Кто она тебе—фенькина мать-родня? Посидит, не умрет.
И начала она длинные разговоры о большевиках. Все пороки, какие только можно выдумать, она приписала им. И закончила со злобой:
— Поперебить их всех, туда им и дорога.
Нюра глянула на нее в упор.
— И батю?
— Дура!—только и нашла что ответить тетка.
А потом мягче:
— Раз больная—лежи и не разговаривай.
— Не больная я,—Нюра вскочила.—Ничего у меня не болит.
— А, не больная—значит бог помог. Завтра пойди в церковь да свечку поставь.
Нюра снова легла и, отвернувшись к стене, замолчала. До самых сумерек они больше не разговаривали.
Уже вечером Нюра сказала:
— Дайте гроши, в церковь схожу.
— Вот и умница,—обрадовалась тетка.
Нюра молча оделась, накинула на себя платок и вышла из хаты.
Уже вечерело. Она осторожно подошла к плетню, быстро перепрыгнула через него и, перебежав дашин двор, выбралась на глухую улицу. Оттуда, не разбирая дороги, по лужам, по грязи, пряча под платком лицо, пустилась прямо к безымянному переулочку, где жила бабка Акимовна. Постучала в дверь.
— Это я. Отворите.
В темной хате, почти не видя друг друга, вели разговор:
■— Знаю, знаю,—Акимовна качала
