непременно с укоризной замечает ему вполголоса, что он сделал промах, и хорошо еще, что хозяйка этого не видала, а то сочла бы вольнодумцем и, пожалуй, могла бы совсем не дать чаю — ибо молодые люди в сем доме, за такие промахи с чаем, в наказание очень часто остаются и без оного.

Когда лакей, в числе старших, подошел с подносом к Макриде-страннице, она, лицемерно скромничая, сделала руками и головой отрицательный жест и заговорила сладко-певучим голосом:

— Нет, Божий человек, нет, старичок миленький, мне последней! Последней мне!

— Ей последней поднеси! — громко пояснил Фомушка. — Она у нас со смирением!

— Вы с чем? С медком тоже прикажете? — вопросила ее угодливая хозяйка.

— Нет, мать моя, мне с мермеладцем, с мермеладцем мне, ежели милость будет. Я с мермеладцем люблю! — распевала Макрида, корча смиренные рожи.

В это время на горизонте появились два новых светила: Петелополнощенский, вошедший необыкновенно гордой походкой, и Никифор Степанович Маячок, ходивший, напротив, более с мягким смиренномудрием.

При появлении первого занятия спиритизмом тотчас же торопливо прекратились.

— А!.. Игнатыч! Друг! — закричал, увидя вошедших, Фомушка и заегозил на своем месте. — Да и ты тут, Никиша! Оба два вместе!.. Друзие мои, облобызаемся!..

И Фомушка, не обтирая своих засаленных медом и икрою губ и усищ с бородищею, троекратно и звонко облобызался, «со обниманием», с каждым из новоприбывших. Но нельзя сказать, чтобы гордо-поступному Петелополнощенскому особенно нравилось это целование. Никиша же, как человек чистого сердца, принял его с радостью и благоговением.

— Фомушка нынче про странствия свои рассказывать будет! — шепотом проносилось между гостями, и все повысыпали в залу слушать медоточивого Фомушку.

— Блаженный! Ты нам ныне про хождение свое к Афону повествовать хотел, — обратился к нему хозяин. — Мы ждем твоего повествования…

— А, да! Про Афонстии обители! — отозвался Фомушка, встряхнув кудластыми волосами, и тотчас же стал ломаться. — Да что, друже мой, не больно-то я охоч ныне рассказывать.

— Ах, Фомушка!.. Пожалуйста, Фомушка!.. Про Афонские… Нельзя ли уж как-нибудь? — ублажали его некоторые из гостей, и особенно дамы.

— Не! Не! Не хочу!.. Вдругорядь! Вдругорядь как-нибудь, а ноне не хочу! — замахал на них ручищами своими Фомушка. — И не лезьте, не приставайте! Чего это и в самделе привязалися ко мне, словно псицы какие… Подите вон!.. Сказано — не хочу! А вот есть — хочу! Хозяйка! — присовокупил он. — Вели-ка мне еще медку да сайку с икрой подать!.. А рассказывать не стану.

— Ах, как жаль! Истинно жаль! Блаженный рассказывать не хочет!.. Не желает! — с грустью и сокрушением говорили между собою гости, отходя от Фомушки и покачивая головами.

— Да ты хошь расскажи господам милостивым, как тебя беси эфиопстии купать-то водили, — вмешалась странница.

— Ты чего еще голчишь?.. Молчать! — закричал, притопнув на нее, Фомушка, и странница, оторопев, прикусила язычок свой.

Оказалось, что блаженного ублажить на рассказы нет никакой возможности.

Однако ж не прошло и пяти минут, как Фомушка, словно под каким-то наитием, вдруг возвысил свой голос.

— И приступиша ко мне беси, — начал он громко, широковещательно и с удивительной самоуверенностью, так что при первых звуках его речи все гости с благоговением, на цыпочках обступили блаженного. — И приступиша ко мне беси. Семь бесов — по числу зверину. Один старший — Сатанаил и шесть младших — сподручники. А я в та поры спасался: тридесять ден и тридесять нощей гладен был, и в бане не парился — с год, как не парился, и не мылся, потому — чистоты не люблю: в ней же бо есть блуд и предел спасенью. Не пецитеся о телесех, сказано.

Вздох с икотой со стороны Фомушки, вздох с прискорбием со стороны Макридушки и вздох с умиленным вниманием со стороны некоторых слушателей, особенно женского пола.

— И говорит мне бес: «Фомушка, приставлю я тебе жену некую, зраком зело добру, и будешь ты у меня первый человек Адамий, и царем эфиопским наречешься, как одно тому слово — над всеми князьями князь и над всеми королями король, и будут тебе герцоги всякие ноги мыть да воду ту пить». Я говорю: «Пошел вон! Потому как ты черт — и я с тобой не могу!» А он мне речет: «Хочешь, в реке тебя выкупаю? Вот мы, говорит, жеребцов заводских поведем купать и тебя с ними!» И подхватили меня тут шесть бесов младших с эфиопом Сатанаилом и потащили купать. И взмолился я тут слезно ко Господу, да и не искупают меня в реке…

Новый вздох с икотой со стороны Фомушки, причем был перекрещен его рот: «для того чтобы враг человеческий не влетел через уста во утробу», — пояснил он гостям, которые от умиления только головами покачивали.

— Так вот како чудо было! — торжественно заключил блаженный, окидывая быстрыми глазами присутствующих. — И как я, значит, Божиим соизволением, по вере своей многоей, спасенье приял! А что этих всяких соблазнов мне было, как, то есть, враг мою плоть смущал — больше все во образе женском, ну, и опять же насчет яствия и пития — то и несть тому исчисления, и только одна вера моя соблюла меня чиста — вера да о грехах сокрушение. А соблазны-то нашему брату бывают многие!

Третья икота со вздохом, а гости все слушают да слушают с глубоким благоговейным вниманием, и некоторые лимонные дамы даже слезы источают. Актриса же Лицедеева сидит — не шелохнется, и глаза глубоко опустила, потому, вероятно, чувствует, что и ее, немощную, на этот счет исконный враг потайно многими соблазнами одолевает…

— А вот мне, грешнице, тоже чудо великое было, — начала своим певучим голосом Макрида-странница.

…………………………………………………………………………………………………..

Гости остались по большей части глубоко поражены этим последним чудом, а лимонные дамы еще сильнее источали слезы умиления.

Они совершенно искренно верили этим рассказам и преисполнялись чувством священного благоговения к таким избранникам, как Фомушка-блаженный и Макрида-странница.

Прошла одна минута молчаливого раздумья.

Макрида, пользуясь ею, вынула из-за пазухи книжку в черном клеенчатом переплете и тихо, но торжественно поднялась со своего места.

— Благочестивые милостивцы! — начала она переливаться певучим голосом. — Пожертвуйте доброхотным даянием на преукрашение храмов и обителей Божих!.. Было мне видение: святитель во сне явился. Слезно плакал он, батюшка, и заказал мне, чтобы я, по усердию своему, через доброхотных дателев, престол ему, Костромской губернии Чуриловского погоста, в деревне Сивые Жохи беспременно поставила. «А я, говорит, и за тебя, раба Макрида, и за них, за дателев-то, перед Господом умолитель грехам вашим буду». Так вот — не будет ли милость ваша, господа мои высокие, по усердию своему пожертвовать мне что-либо?

Гости