Судья тихо незаметно вздохнул. Надо сосредоточиться на главном, сказал он себе. Он считал что уже выработал и хорошо обдумал план предстоящих действий и теперь пора просто отбросить все сомнения и начать его исполнять.

Первым делом он собирался посетить Судебный дом. Надо заявить в розыск кирмианку, Минлу Такуладу Хин и её сообщников: изгоя лоя и металлического пса, обозначив последнего как один из механизмов маленького народа. Умалчивать о собаке он считал нецелесообразным, ибо это очень яркая примета преступников. И как только он волевым усилием освободил себя от страха, он прямо-таки загорелся желанием как можно скорее приступить к исполнению задуманного. Всё будет хорошо, убеждал он себя, всё будет хорошо.

106

Сойвин открыл глаза. Взгляд тут же уперся в светло-коричневый грунт с мелкими серыми камешками. Весьма необычной ракурс зрения для всей его прошлый жизни, но теперь ставший для него основным. Уже рассвело. Он снова впадал в сонное забытье. На несколько минут, на час, он не знал. Мучительно болела шея. Ему нестерпимо хотелось поднять голову и посмотреть на небо, но тогда его ждет жуткая стреляющая боль в измученной шее и спине и он медлил.

Пытка продолжалась уже много-много часов, но сколько именно он уже не представлял. Его изможденное сознание всё чаще проваливалось в тягучее марево некоего полусна-полубреда, а иногда и в невероятно яркие и отчетливые воспоминания о прошлом, туда где он был еще здоров, молод, счастлив и полон надежд на будущее. А главное свободен, абсолютно и безусловно свободен. Теперь же земля сдавливала его тело со всех сторон и эта жуткая беспрерывная тяжесть была хуже всего. Он больше не мог нормально дышать, ему осталось только слабое поверхностное дыхание, а если он пытался вздохнуть чуть глубже, грудная клетка тут же упиралась в каменную плоть земли и его тут же пронзал животный ужас от мысли что он не способен сделать вдох и ему приходилось прикладывать много усилий чтобы успокоить себя и начать дышать хоть как-то. Время от времени затекшие оцепеневшие конечности начинали сводить безумно болезненные судороги и он не мог ничего с этим поделать. Боль корежила его мышцы, а из глаз текли слезы. Несколько раз он пытался пошевелиться в своей могиле, но спрессовавшийся грунт действительно был как камень и острое ощущение этой каменной хватки сводило с ума. Спать было практически невозможно, его закопали так что шея и голова оставались снаружи и он мог лишь дремать, наклонив голову вперед, но за это его мучила острая боль в шейных позвонках. Кроме того, иногда где-нибудь на скрытом под землей теле возникал нестерпимый зуд, ему чудилось что некие крохотные жучки терзают его и забираются под кожу. Смертельно хотелось почесаться и приходилось мучительно претерпевать этот зуд, пытаясь отвлечь себя мыслями о чем-то далеком и прекрасном. Но утомленный рассудок словно тоже обессилел и был уже почти не способен вызвать из памяти хоть какие-то светлые образы.

Кормить его не кормили, впрочем голод как таковой его не беспокоил. Порой возникало чувство жажды, но пить иногда ему давали и Сойвин конечно понимал что не из-за милосердия, а лишь чтобы продлить его мучения. Мочиться приходилось куда-то в себя, сначала с омерзением, а потом уже совершенно равнодушно, чувствуя как тепло разливается по бедрам и животу.

Однако всего этого Хишену было недостаточно. И потому он регулярно навещал своего пленника и издевался над ним. Мивар собственноручно обрил взбунтовавшегося бриода наголо, а затем маленьким острым ножичком вырезал на коже черепа оскорбительные слова. На лбу же он длинными размашистыми порезами вывел: "иуда". Ибо по его мнению Сойвин в первую очередь был гнусным предателем, вероломно и подло предавшем самое дорогое что у него было — своего повелителя и командира. Кроме того Хишен мочился на него, садил на него мух, оторвав им крылья или зажимал ему рот и нос своей могучей дланью, с удовольствием наблюдая как дергается и выпучивает глаза обезумевший задыхающийся человек. В один из своих приходов, будучи не в духе, мивар отрезал Сойвину кусок левого уха и засунул ему глубоко в горло. После чего с презрительной улыбкой смотрел как бриод давится и кряхтит, пытаясь вытолкнуть из себя кусок своей плоти.

Сойвин умолял Хишена о смерти, но тот, молча выслушав его тихое сбивчивое бормотание, разворачивался и уходил.

Сойвин собрался с духом и откинул голову назад. Ему показалось что он взвыл от боли, но на самом деле он не издал ни звука. Голубое с оттенками розового и зеленого рассветное небо, очерченное квадратом стен внутреннего двора Цитадели, казалось неописуемо прекрасным, безумно далеким и сказочно счастливым. Солнце еще не поднялось достаточно высоко и двор пока что был в тени, и Сойвину представлялось что он уже смотрит из тьмы могилы туда где плещется радостный свет жизни. Сильно болела голова, где-то в районе переносицы. Зато остальное тело он уже как будто и не чувствовал, словно оно превратилось в ту же землю что окружала его.

В душе снова заскребли мысли о том зачем же он всё это сделал, ради чего он страдает, ради какой цели он обрек себя на всё это. И он понимал что не знает ответа, как будто не может точно вспомнить как же всё это произошло, почему он бросился на Хишена и приставил ему к горлу клинок. Ради какого-то другого человека? Сейчас это ему представлялось невероятным, почти смехотворным. Нет, он не мог совершить подобной глупости. Ну тогда зачем? Образ очаровательной кареглазой девушки, стройной, изящной, чистой и светлой таял и размывался в его голове и он никак не мог твердо сосредоточиться на нем. Но ведь в любом случае дело было не в ней, конечно не в ней, это было нелепо, недопустимо. Разве можно представить что бы он, матерый, прожжённый душегуб и лиходей, окаянный, безжалостный висельник и тать вдруг низверг себя во весь этот ужас единственно только из-за какого-то милого личика? И он твердо верил что нет. Тогда зачем? В голове всплывали смутные образы кого-то еще, кирмианки, лоя, пожилой женщины, визжащей как животное, молодого человека с потемневшим лицом и других. Но это не было ответом, все они не имели для него никакого значения. Никакого. Сойвин возвращался в прошлое, туда где он храбрый уважаемый офицер Пограничного корпуса, а затем к прекрасному лицу светловолосой женщины и к искаженному лицу другого офицера, умирающему от жуткой раны, нанесенной мечом Сойвина. Но