«Здравствуй, отец», — начертило перо очевидное приветствие.

Что же дальше? Извиниться за то, что не написал раньше? Но ведь не было возможности! Или… Просто её не искали… И что? Почему сын обязан вечно быть для отца ребёнком, не имеющим права самостоятельно решать, что делать, а что нет?!

Никаких извинений! Только…

«Я жив, со мной всё в порядке».

Может быть, рассказать, почему не было возможности написать раньше? Перечислить поимённо всех, кто посмел насмехаться над внуком своего короля? Написать даже то, чего не было, и пусть наместник… Дядя Кано…

А что он сделает?

Тьелпе прокрутил в голове эпизоды из жизни в Тирионе, и со смешанным чувством досады и понимания оставил идею жаловаться на обидчиков.

«Я бесконечно скорблю вместе с тобой, — вдруг сама собой написала рука. — Гибель деда — страшная трагедия для всех Нолдор. Меня также очень печалит пленение дяди Нельо, но я знаю, наши воины спасут его».

Надо было написать «доблестные и бесстрашные», но почему-то забылось.

Когда Амдир и его небольшой отряд прибыли в Город-над-Разломом и сообщили о случившемся, Тьелпе не поверил. Он вспоминал, как самоотверженно и сплочённо действовали его родичи, как защищали друг друга… Неужели всё лучшее, что было в его семье и всём народе Нолдор, умерло вместе с Феанаро? Во что теперь превратится величайший род эльфов?

Стало очень неприятно думать, что на месте дяди Нельяфинвэ Тьелпе мог оказаться сам, и его тоже… Не поспешили бы спасать?

Желание отомстить за себя, выстроившееся на фундаменте детских и подростковых обид, зацепилось за фразу «всё лучшее, что было в семье и всём народе Нолдор, умерло вместе с Феанаро». Дед угнетал и подавлял всех, но он был великим, гениальным…

Он обещал показать, как в ладони рождается звезда…

Теперь этому более не суждено сбыться, и более никто не станет заставлять делать то, что не хочется… Теперь можно забыть плохое, ведь это уже неважно, и припомнить всем то лучшее, что безвозвратно утеряно.

«Как же так случилось, отец, — вывело перо, — что вы, великие воины-нолдор, не защитили своего короля? Неужто враг был поистине несокрушим? Лучшее, что было в нашем роде, погибло, утеряно безвозвратно! Моя скорбь безгранична, отец».

***

Туркафинвэ усмехнулся. Сидя за столом с совершенно разбитым и льющим слёзы радости братом, беловолосый Феаноринг читал письмо племянника, с огромным трудом отвоёванное у потерявшего рассудок Куруфинвэ-младшего, и видел среди строк совсем не те крохи информации, что был сейчас в состоянии осознать получивший весточку от пропавшего сына отец.

— Всё к лучшему, Курво, — сначала беззаботно, но потом с нажимом произнёс Туркафинвэ. — Тьелпе не хочет возвращаться, и это его право.

— Нет, Тьелко, я верну сына! Ты… Ты просто не понимаешь, каково это! Мои девочки… Я их больше никогда не увижу! Как и жену! А сын, мой наследник, он где-то здесь, он один!

— Тьелперинквар — взрослый мужчина, — прищурился Туркафинвэ. — У него своя жизнь.

— Но ведь я — часть его жизни!

— Дурак! — вскипел беловолосый Феаноринг. — Протри от слёз глаза и прочитай письмо внимательно! Твой сын тебя предаст, если ты заставишь его быть с тобой заодно! Отпусти его! Пусть живёт, как хочет!

Но брат не слышал.

— Тьелпе, — дрожащим голосом повторял Куруфинвэ, словно в трансе, — как ты туда попал? Зачем остался?

Туркафинвэ со вздохом покачал головой. Увы, Курво пока не в состоянии мыслить трезво…

***

«В нашей семье всегда была взаимопомощь и поддержка, — выводило перо всё резче, цепляя бумагу, — и если бы мне нужна была помощь, отец, я бы незамедлительно дал тебе знать».

— Нет, это не последнее, что бы я сделал, — со злостью отбросил перо Тьелпе, откидываясь на стуле, — но и не первое. Зачем я вообще представился этому Амдиру? Сказал бы, что Дуилино мой отец!

Эта мысль вытеснила размышления про деда и дядю Нельяфинвэ, и неприятно сдавила виски. Неужели родной отец так плох, что есть желание стать сыном кого-то другого, даже простого горняка? В детстве вряд ли захотелось бы променять жизнь во дворце на что-то другое… Это теперь, когда терять нечего, можно безнаказанно размышлять о лучшей жизни без роскоши.

Ах, да… Письмо…

«Я останусь у наугрим, — продолжила выводить снова ставшие ровными тенгвы рука, — и не могу сказать о сроках. Мы обмениваемся ценнейшим опытом в кузнечном и ювелирном мастерстве, и теперь я буду считать, что делаю это в память о деде. И во славу нашего великого рода, разумеется. Сама судьба привела меня в город искуснейших мастеров, способных дать мне знания, недоступные тебе, отец».

Снова возникло желание начать жалеть себя и рассказывать, как приходилось блуждать во тьме, ссориться с собратьями, искать еду и воду, прятаться от чудовищ и сражаться с ними…

От воспоминания, что при первой встрече с наугрим принял творения Ауле за очередных чудовищ и едва не убил одного из них, стало очень стыдно. И ни капли не спасало то, что сами подземные жители отнеслись к «досадному казусу» с юмором и припоминали его впоследствии исключительно в контексте «поймите меня правильно».

«Надеюсь на понимание, отец, — закончил письмо Тьелпе, — позже напишу снова».

***

Передав послание Амдиру, собиравшемуся возвращаться в Дориат и обещавшему отправить письмо в город Феанарион, сын Куруфинвэ-младшего не пошёл в кузницу с новыми низкорослыми бородатыми друзьями, как планировал, а сказал своё дежурное «поймите меня правильно», заперся в комнате и разжёг камин.

Тьелпе не смог написать отцу о том, что давило виски, превращало сердце в камень, заставляло презирать самого себя. Но теперь, когда послание передано, можно доверить бумаге всё.

А потом передоверить пламени.

Пропитанные кровью и звёздами флаги

Алый флаг на самой высокой башне крепости чуть заметно колыхался на ветру, среди складок ткани с трудом угадывалась звезда рода Феанаро Куруфинвэ. Где-то в стороне еле слышно стонал ветер, пролетая сквозь бойницы, разбиваясь о каменные зубцы. С флага начала капать вода.

Сначала стекали прозрачные слёзы, им не было числа, но постепенно сгущался цвет, и вот уже с алой ткани полилась кровь.

Багряные потоки стекали по белокаменным стенам крепости Феанарион,