Тяжелее всего дался перелет до Байконура, хотя длился он примерно двенадцать часов. Неприятное ощущение: сидишь, как килька в банке, совсем не ощущая движения, а челнок тем временем мчится сквозь безвоздушное пространство со второй космической скоростью. Жаль, что в пассажирских отсеках не предусмотрены иллюминаторы. Никакой романтики.

Рита активировала книгу, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о своем увольнении.

«– Ты выворачиваешь мне душу, ведьма! – прорычал оборотень, прижимая меня к стене горячим телом. Его глаза пылали страстью и ненавистью…»

Левандовский специально следил за седьмой партией юнитов. Точнее, за теми, кому вживили донорскую память.

«– Ты подонок! Зверь! Чудовище! – Вырваться из стальных объятий не получалось, и я обмякла, заливаясь слезами…»

Но зачем шефу понадобилось убеждать всех, что он на Марсе? Для чего?

«Альфа впился в губы жестоким, грубым поцелуем, принуждая отвечать, а коленом развел мои ноги. По телу разлилась волна возбуждения…»

Возможно, он поступил так ради чистоты эксперимента? Предполагал, что в его присутствии подопытные не смогут до конца раскрепоститься? Не исключено. Хотя и странно.

«Он дернул корсаж, разрывая плотную ткань, и принялся ласкать грудь. Сосок мгновенно затвердел под горячими пальцами, а с моих губ сорвался тихий стон…»

А та авария в переходе, когда они с Джоном едва не погибли? Кто замешан в ней? Если это тоже часть эксперимента, то весьма сомнительная: рисковать жизнью сотрудника ради получения опытных данных – это даже для Левандовского чересчур. Или нет?

«Тело предало, и я выгнулась дугой, подаваясь навстречу распаленному мужчине, а его твердокаменный…»

Что, интересно, имела в виду Фарида, когда заявила о саботаже? Сомнительно, что Павел мог устроить такой адский катаклизм. Хотя… Теперь уже сложно судить о том, что мог и чего не мог этот засланный казачок. Совсем недавно она не сомневалась: Пашка – настоящий друг и не способен на предательство. А оно вон как вышло.

«Слепящая лавина удовольствия накрыла меня. Я воспарила к небесам, к самым далеким звездам, и взорвалась сверхновой. Разлетелась на тысячи осколков, чувствуя любовь каждой частицей души…»

И все-таки что-то во всей этой истории напрягало не по-детски. Отчего папки с данными юнитов седьмой модели хранились таким странным образом? И ведь, по сути, дело Джона она так и не увидела. Всю информацию шеф зачитал сам. Хорошо хоть удалось незаметно сделать копию снимка, который он показывал.

Маргарита снова и снова прокручивала в памяти события последнего месяца. Обдумывала каждую деталь, каждую мелочь, каждый разговор. Она размышляла о своих злоключениях весь полет до Байконура, ломала голову, пока болтливый таксист вез ее в аэропорт, анализировала факты, глядя на пушистые облака под белоснежным крылом самолета, и строила самые невероятные предположения под стук колес сверхскоростного поезда, который мчал ее из шумной столицы в родной поселок.

Однако стоило сойти на перрон, как мрачные мысли мгновенно выветрились из головы…

– Мама! – Рита поставила сумку и рванулась к близким, раскинув руки. – Папа! Дед!

Ее обнимали, целовали, трепали по плечу, хлопали по спине, гладили по голове, и волна чистого бесхитростного счастья захлестнула Маргариту. Вот они – люди, которые не предадут никогда!

Дорога до колхоза заняла меньше часа. Мама и дед трещали без умолку, батя крутил баранку и ухмылялся в усы, а за окном мелькали пашни, заливные луга, яблоневые сады и березовые рощи. Рита любовалась видом и думала о том, что «как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий». Прав был поэт Есенин.

Да, жизнь порой закидывает в такие дали, что словами не описать. Однако родина всегда остается тем особым местом, где каждая пядь земли пропитана безграничной любовью. Трава здесь всегда зеленее, воздух – чище, небо – выше, а звезды – ярче. И разве может быть иначе? Ведь, возвращаясь на родину, мы возвращаемся в детство. В самые сладкие, добрые и светлые воспоминания. Туда, где так легко быть счастливыми.

– Подлить борща? – предложила мама. – Дед варил. По бабушкиному рецепту.

– М-мугу, – промычала Рита, цепляя вилкой скользкий масленок. Ох, ну и наготовили они! На целый полк! Сюда бы Джона. Интересно, оценил бы он мамин холодец с хреном и дедов борщ по бабушкиному рецепту? А еще домашнее сало, маринованные грибы, любимый отцовский оливье и пышные кефирные оладьи со сметаной. Мм… Сказка!

И сразу стало грустно. Не существует никакого Джона! Это всего лишь донорская память в искусственном теле. Не более. Хотя…

– Кушай-кушай, внучка. – Дед, видимо, подметил, как она помрачнела, и поцеловал в макушку. – Поправляйся. А то худая, как Кощей, и такая же бледная.

– Я просто устала с дороги, – оправдывалась Рита. – Лечь хочу пораньше.

– Ну и ступай, – сказал отец, попыхивая трубкой с вишневым табаком. – Разговоры до завтра подождут.

Маргарита расцеловала своих мужчин и в сопровождении мамы отправилась в спальню. Домик у них был небольшой, но уютный. Места хватало всем. Колхоз неоднократно предлагал деду отдельную квартиру, но на семейном совете решили отказаться от этой затеи: негоже на старости лет жить в одиночестве. Вот если бы дед встретил новую бабку – тогда да, другое дело. Однако крутить романы дед не спешил. Продолжал вдоветь упорно и со вкусом.

– Нам надо серьезно поговорить, дочь, – сказала мама, едва они остались одни. – Деньги, которые ты нам перечислила… Мы их не возьмем. И точка.

– Это почему же? – удивилась Рита. – Я получила расчет за три года – это огромная сумма. Так что не переживайте. Купите себе что-нибудь.

– У нас все есть. – Мать принялась взбивать подушку.

– Съездите отдохнуть.

– Колхоз предоставляет нам путевки бесплатно.

– Мама! – Маргарита посмотрела на родительницу. Маму звали Александрой Тимофеевной, и она, невзирая на возраст, считалась одной из первых красавиц села. Статная, с аппетитными формами, густыми пепельно-русыми вьющимися волосами и удивительно яркими васильковыми глазами. Рита часто жалела, что не унаследовала этой яркости. В мать она пошла только цветом волос, а глаза скучного серого цвета достались ей от отца. – Мне просто хочется вас порадовать!