Шрифт:
Закладка:
– Нет, – Кьяра поджала губы и выпустила прядь из пальцев. – Я библиотекарь, а не полицейский.
Когда я шел коротким путем через монастырь и проулок, откуда-то сбоку, словно из-под земли вырос мужчина и окликнул меня.
– Эй, это я, Джон Смит, помнишь меня? В баре гостиницы, вечером…
Он выдохнул струю сигаретного дыма, как будто держал его в себе все это время.
Я искоса окинул его взглядом: все в тех же темных очках и в бейсбольной кепочке, надвинутой до самых бровей. Арт-дилеров я видывал очень разных, но он не подходил ни под одну из известных мне пород. И костюмчик не от Прада, и обувь простенькая. Я спросил, что он делает в этих местах.
– У меня была деловая встреча в паре кварталов отсюда, шел мимо, и тут смотрю – ты идешь. Надо же, как совпало…
Что совпадает, того не бывает, говаривал в таких случаях мой дядя Томми, бывший полицейский.
– Пропустим по рюмочке? – предложил Смит. – У тебя усталый вид. Утомился грызть гранит науки?
Разве я говорил ему, что занимаюсь научной работой?
– Быстренько промочим горло, опять там же, в кафе у твоей гостиницы?
Телосложения он был крепкого, не выпускал изо рта сигарету; поменять кепочку на шляпу – и вполне подойдет под описание брата Франческо.
Мы направились в кафе. Близился вечер. Смит на ходу что-то насвистывал, и это меня тоже раздражало. Мы нашли места в баре, и он спросил, что мне заказать, напомнив, что платит он. Когда я попросил «пеллегрино», он недовольно поморщился.
Себе он заказал пиво «перони» и долго веселился над сходством этого названия с моей фамилией, в шутку уверяя, что я, должно быть, наследник состояния итальянских пивоваров. От моего замечания, что фамилия и название пишутся по-разному, он отмахнулся, продолжая настаивать на своей шутке, которая ему казалась забавной, а мне глупой.
Когда он вновь спросил, как продвигается моя работа, я ответил встречным вопросом, как у него идут дела. Он сказал, что не очень бойко, и я поинтересовался, в чем проблема. Тогда Смит пустился в рассуждения, что искусство старых мастеров в наше время никто не ценит, и за Энди Уорхола можно выручить в десять раз больше, чем за Тициана. Я сочувственно поддакивал, потому что хотел, чтобы он разговорился.
– Некоторые даже покупают картины, которые им не нравятся, – говорил Смит. – Все дело в громком имени, в престижности обладания чем-то известным и ценным.
Знакомая ситуация, думал я, вспоминая свои картины, упакованные в пузырчатую пленку, которые теперь собирали пыль в углу моей студии.
– Мне отвратительна сама идея торговли искусством как товаром, – заметил Смит.
– Ты же сам этим занимаешься, разве нет?
Он ответил не сразу и, словно собираясь с мыслями, в первый раз за все время снял свою кепочку и почесал в затылке. При этом край прически отделился на несколько миллиметров от его черепа, отбросив небольшую тень. Очки он так и не снял.
– Так что хуже: быть перекупщиком произведений искусства, которые тебе самому не нравятся, или художником, который вынужден заискивать перед коллекционерами и критиками?
Я ответил, что заискивать у меня плохо получается.
– Но ведь приходится идти на жертвы для достижения цели, – парировал он.
– Иногда да, – ответил я, подумав о том, чем мне пришлось пожертвовать ради этой поездки: преподавательской должностью, карьерой художника – и снова перевел разговор на него. – А тебе приходится чем-то жертвовать?
Он опять помолчал, раздумывая над ответом, потом сказал:
– Это уже зависимость, тебе не кажется?
Что он имел в виду, я не сразу понял: слово «зависимость» слишком много для меня значило. Я даже подумал, что он догадался о моих проблемах с алкоголем и таким образом давал мне об этом знать. Но зачем?
– Что ты имеешь в виду под зависимостью?
– Искусство, понимаешь – заниматься им, творить, коллекционировать…
– Никогда не думал о творчестве как о зависимости.
– А коллекционировать, приобретать? – продолжал он. – Некоторые, начав, не могут остановиться.
– За все нужно платить. Пусть платят – только и всего.
– Не все так просто, – ответил Смит. Он залпом допил пиво и заказал себе еще. У меня даже возник соблазн спросить, нет ли у него алкогольной зависимости.
– А что, если произведение искусства не продается? – спросил он.
– То есть ты имеешь в виду кражу?
– Иногда люди покупают произведения искусства, не зная, что они украдены.
Разговор начинал принимать какой-то странный оборот. Если только я не ошибся, что, в принципе, было возможно. Он что, предлагал мне купить украденное произведение искусства?
Пытаясь получить более полную информацию, я спросил, как он работает: через других арт-дилеров или у него есть свой офис во Флоренции?
– Да кому в наше время нужен офис?
– Тогда как это делается? Вы встречаетесь в кофейне или в библиотеке? Может быть, в Лаврентийской библиотеке, как сегодня?
– Я не был в библиотеке, просто мимо проходил, – пробурчал Смит. – Я же тебе сказал.
– Ах, да. Я забыл. И часто ты там ходишь?
– Не очень, – сказал он, раскурив очередную сигарету. – Знаешь, иногда люди так стремятся что-то заполучить, что попадают в опасную ситуацию, сами того не подозревая.
А это еще к чему?
– Это ты про себя сейчас? – спросил я, все еще пытаясь перекинуть мячик на его сторону. – Ты попал в опасную ситуацию?
– Я? – переспросил он. – Нет, речь не обо мне.
Не понимая толком, что за кошки-мышки он со мной затеял, я решил поиграть. Немножко, самую малость.
– А о ком? – спросил я.
Он обстоятельно хлебнул пивка, не торопясь с ответом.
– Когда речь заходит об очень ценных предметах, люди бывают беспощадными, – произнес он, наконец. – Поверь, мне в моем деле всякое пришлось повидать.
Казалось, мы обмениваемся бессвязными вопросами и ответами, словно гоняем туда-сюда мячик на теннисном корте.
– Так как ты ведешь дела? В смысле, без офиса?
– Хожу от дилера к дилеру, от одного клиента к другому, как я уже говорил.
– Разве говорил? Не помню такого.
– У тебя плохая память, Люк Перроне.
– На самом деле, у меня очень хорошая память, Джон Смит, – я чуть улыбнулся и добавил: – Вот, например, не тебя ли я видел перед Сан-Лоренцо пару дней назад – ты крутился там, словно кого-то ждал?
– Что? Нет. Ты, наверное, ошибся.
– Один из монахов описал твою внешность.
– Так это ты меня видел или кто-то из монахов?
Я не стал отвечать, и мое молчание повисло между нами, постепенно становясь нашим общим молчанием.
– Что за монах? –
