— Хочешь ты, не хочешь ты, — орал он, — а все равно, как бог свят, еду с вами! Попробуй воспрети мне! Да ты что, не желаешь, чтоб я с вами?

— Мне все равно, — сказал я. — Но мне нужен пистолет. Или ружье. Наше сгорело вместе с домом.

— Так выбирай же! — орет он. — Втроем со мной и пистолетом или вдвоем с этим черномазым конокрадом и с жердиной заместо оружия У тебя ж дома и кочерги нет!

— У нас остался ствол от ружья, — Ринго ему в ответ. — На Эба Сноупса и ствола хватит.

— На Эба Сноупса? — орет дядя Бак. — Да разве Баярд всего только о Сноупсе думает?.. А? — оранул он мне. — Ведь не о Сноупсе только речь?

Могила на глазах меняется под серым дождем, неторопливо, холодно, серо проницающим красную землю, но все же очертание не меняется. Холмик осядет еще не сейчас; дни пройдут, недели и месяцы, прежде чем он сгладится, сровняется, смирится.

Дядя Бак повернулся к Ринго.

— Приведи моего мула, — сказал он уже потише. — Пистолет при мне, за пояс вправлен.

Эб Сноупс тоже холмяной житель. Дядя Бак знал, где он живет; ближе к вечеру мы подымались туда на красный холм длинным изволоком между сосен, но тут дядя Бак остановился. У него мешок был накинут на голову и завязан на шее; у Ринго тоже. Палка, стертая, отполированная от употребления, торчала из-под мешка у дяди Бака и лоснилась под дождем, как длинная восковая свеча.

— Погодите, — сказал он. — У меня мыслишка есть одна.

Мы свернули с дороги, спустились в низину, к ручью, увидели там малозаметную тропу. Под деревьями было сумрачно, и дождь не мочил нас; голые деревья точно сами растворялись медленно, промозгло, неуклонно в декабрьском вечереющем дне. Мы ехали гуськом, в намокшей от дождя одежде; от мулов подымался сырой, пахнущий аммиаком пар.

Загон оказался в точности как тот, что мы с Джоби, Ринго и Сноупсом огородили дома, только поменьше и упрятан похитрей; Сноупс, должно быть, у нас и позаимствовал всю идею. Мы подъехали к мокрым жердям огорожи; они были новые, срубы у них еще желтели соком; а в глубине загона что-то виднелось во мгле желтым облачком; вот шевельнулось — и мы увидели, что это изжелта-соловый жеребец и три кобылы.

— Так я и думал, — сказал дядя Бак.

А у меня в голове путалось. Может, оттого, что Ринго и я устали, мало спали в последнее время; дни мешались с ночами. И вот ехали сюда, а я сижу в седле и все думаю, что крепко нам достанется дома от бабушки за то, что уехали в дождь, не спросясь. А сейчас, при взгляде на этих лошадей, мне на минуту показалось, что 36 Сноупс и есть Грамби. Но дядя Бак заорал:

— Сноупс — Грамби? Эб Сноупс? Да если б он оказался Грамби, если бы бабушку твою застрелил Эб Сноупс, то — как бог свят — мне стыдно было б на людей глядеть. Я постыдился б ловить такого Грамби. Нет, мальчики. Сноупс — не Грамби; Сноупс будет нам указателем Грамби. — Дядя Бак повернулся, скособочился на своем муле, и борода его торчала из накинутого на голову мешка, дергаясь и мотаясь в такт словам. — Указывать будет, куда нам за Грамби ехать. Они ведь почему спрятали тут этих лошадей? Да просто посчитали, что тут уж вам никак не догадаться их искать. А сам Сноупс поехал добывать новых уже с Грамби, поскольку бабушка из дела Сноупсова, так сказать, вышла. И слава богу, что поехал. Пока Сноупс с ними, он не минует ни дома, ни лачуги, чтоб не оставить собственноручной подписи — чтоб не уворовать хотя б курчонка или часы-ходики. Сноупса-то нам поймать теперь было бы как раз и невыгодно.

И мы не поймали его в тот вечер. Поднявшись на дорогу, мы направились к его дому. Завидев тот домишко, я подъехал к дяде Баку.

— Пистолет вы дайте мне, — сказал я.

— Пистолет нам не понадобится, — сказал дядя Бак. — Его и дома нет, говорю тебе. Ты и Ринго держитесь сзади, действовать тут буду я. Разнюхаю, в какую сторону направить поиск. А ты осади назад.

— Нет, — сказал я. — Я хочу…

Глаза его кольнули меня из-под мешка.

— Хочешь чего? Хочешь своими руками схватить убийцу Розы Миллард. Верно говорю? — Смотрит на меня, сидящего в седле под серым холодным дождем в гаснущем свете дня. И, может, виною холод. Я холода не чувствую, но тело мое сотрясает, бьет дрожь. — И что же твои руки сделают тогда с ним, парень? — перешел дядя Бак почти на шепот. — А, парень? Что?

— Да, — сказал я. — Да.

— Вот то-то же. А теперь ты и Ринго не притесь вперед. Действую тут я.

Подъехали к домишке. Наверно, по холмам у нас разбросана тысяча таких лачуг, и возле каждой тот же перевернутый плуг под деревом, и те же на плуге грязные куры уселись, и тот же серый сумрак растекается по серым дранкам крыши. Приотворилась дверь, в щели мелькнул отсвет, огня и глянуло на нас лицо женщины.

— Если вам мистера Сноупса, то его нету, — сказала она. — Поехал в гости в Алабаму.

— Ясно, понятно, — сказал дядя Бак. — В Алабаму. А когда ждать его из гостей, не говорил?

— Не говорил, — сказала женщина.

— Ясно, понятно, — сказал дядя Бак. — Так что, пожалуй, чем мокнуть под дождем, лучше будет нам домой вернуться.

— Лучше будет, — сказала женщина. И дверь закрылась.

Мы поехали обратно. Поехали домой. И, как у хлопкохранилища тогда, сумрак сгущался, оставаясь промозглосерым.

— Так, так, — произнес дядя Бак. — Она сказала — в Алабаму; значит, они не в Алабаму подались. И не в Мемфис, потому что оттуда еще янки не ушли. Так что первым делом надо нам, думается, взять южней, к Гренаде[39]. И ставлю этого мула против вон того складного ножика у Ринго, что не проедем и двух дней, как повстречаем при дороге разозленную какую-нибудь фермершу с пучком куриных перышек в руке и с проклятьями на языке в адрес бандюг ускакавших. Вы теперь меня слушайте. Как бог свят, мы их бандитскую лавочку кончим. Но, как бог свят, кончим по всем правилам.

2

Так что в тот день мы Сноупса не поймали. Немало еще до поимки прошло и дней и ночей — немало еще дней мы втроем, меняя, чередуя под седлом мулов, добытых у янки бабушкой и Ринго, проездили