Глава вторая

Конаран, сын Имиделя, король сида Кеш-Коррана, тоже наблюдал за охотой, но Фюн не видел его, ибо неспособны мы видеть народ Дивных, пока не войдем в их мир, и Фюн в тот миг о Дивных не думал. Фюн Конарану не нравился, и, поджидая, когда великий воитель останется один, не считая Конана и двух борзых Брана и Школана, Конаран думал, что пришло время прибрать Фюна к рукам. Чем Фюн насолил Конарану, нам неведомо, но, должно быть, насолил крепко, ибо король сида Кеш-Коррана преисполнился радостью, завидев Фюна так близко, таким беззащитным, таким беззаботным.

А было у Конарана четыре дочери. Он обожал их и ими гордился, но хоть среди всех сидов Ирландии или вообще в ирландской земле ищи — не найти равных тем четверым в безобразии, дурном нраве и гнусных замашках.

Волосы у них были чернее чернил и жесткие, как проволока, они торчали, и топорщились, и болтались у них на головах зарослями, остриями и колтунами.

Глаза тусклые, красные. Рты черные, перекошенные, и в каждом по частоколу кривых желтых клыков. Были у них длинные сморщенные шеи, что вращались в любую сторону, как у куренка. Руки длинные, тощие, жилистые, а на конце каждого пальца заточенный ноготь, твердый, как рог, и острый, как терн. Туловища покрыты щетиной, шерстью и пухом, и потому походили те дочери кое-где на собак, кое-где на котов, а кое-где на кур. Под носом у них торчала щетина, из ушей перли косматые кочки; глянешь на этих созданий впервые — и не захочешь смотреть повторно, а если пришлось поглядеть повторно, скорее всего, помрешь на месте.

Звали их Кёвог, Киллен и Йаран. Четвертая дочь, Иарнах, была в отлучке, и поэтому про нее пока рассказывать незачем.

Конаран призвал тех трех к себе.

— Фюн один, — сказал он. — Фюн один, кровиночки мои.

— А! — сказала Кевог, и челюсть у нее хрустнула вперед да выперла наружу, как это обычно бывало с ней от довольства.

— Когда выпадает удача, надо ее ловить, — продолжил Конаран и улыбнулся черно, угрюмо, недобро.

— Хорошее слово, — согласилась Киллен, отвесила челюсть и пошамкала ею: так она улыбалась.

— И вот она, удача, — добавил ее папаша.

— Удача — вот она, — откликнулась Иаран с улыбкой, как у сестриц, только хуже, — и шишак, что рос у нее на носу, закачался туда-сюда и долго еще не замирал.

И все они улыбнулись так, как приятно их взгляду, но кому угодно другому это зрелище было б смертельно.

— Но Фюн неспособен нас увидеть, — возразила Кевог, и лоб у нее сполз, подбородок задрался, а рот съехал в сторону, и лицо ее стало похоже на раздосадованный орех.

— А посмотреть на нас стоит, — продолжила Киллен, и та же досада, что отразилась в лице ее сестры, иссекла и перекосила лицо Киллен, только хуже.

— Это правда, — сказала Иаран голосом скорби, и лицо ее скрутило, свело судорогой и схватило уродливой злостью; тем превзошла она сестер и даже отец изумился.

— Сейчас он не видит нас, — отозвался Конаран, — но увидит через мгновение.

— Эк обрадуется-то Фюн, завидев нас! — сказали сестры.

И взялись они за руки, и заплясали весело вокруг отца, и запели песню, в которой первая строчка такая:

Фюну мнится, что все тихо.

Но кому же знать, когда небо упадет?

Много кто из сидов знает эту песню наизусть и применяет во всевозможных обстоятельствах.

Глава третья

Умениями своими изменил Конаран зрение Фюна и Конана.

Через миг-другой встал Фюн со своего места на горке. Все вокруг него было как прежде, и не ведал Фюн, что уже оказался у Дивных. Походил немного вверх-вниз по холму. А дальше, будто случайно, ступил с покатого края горки и замер, разинув рот. Вскричал:

— Иди сюда, Конан, мой милый.

Конан пришел к нему.

— Грежу я? — спросил Фюн и показал пальцем перед собой.

— Если ты грезишь, — сказал Конан, — грежу и я. И миг назад их не было здесь.

Фюн глянул в небо и обнаружил, что оно по-прежнему там же. Глянул в одну сторону и увидел, как колышутся деревья Кил-Конора вдали. Прислушался к ветру и услыхал крики охотников, лай собак и отчетливый свист, сообщивший ему, что охота идет.

— Ох ты! — сказал Фюн себе самому.

— Руку даю! — молвил Конан своей душе.

И двое уставились на склон холма, будто глядели на что-то слишком чудесное, от какого и глаз не отвесть.

— Кто они? — спросил Фюн.

— Что они? — прошептал Конан. И оба всмотрелись еще раз.

Ибо в склоне их горки возникла большая нора, словно вход, и у той двери сидели и пряли дочки Конарана.

Три кривых побега остролиста виднелись перед пещерой, и девы тянули с них пряжу. На самом же деле пряли они заклятье.

— Красивыми их не назовешь, — сказал Конан.

— Назовешь, — отозвался Фюн, — но будет это неправдой. Не могу разглядеть их, — пожаловался он. — Они прячутся за остролистом.

— Я бы доволен был, кабы совсем их не видел, — пробурчал его напарник.

Но вожак настоял.

— Хочу убедиться, в щетине ли они и впрямь.

— Пусть хоть в щетине, хоть без нее, — осадил его Конан. — А мы лучше с ними не будем связываться.

— Бояться нельзя ничего, — постановил Фюн.

— Я не боюсь, — уточнил Конан. — Я просто хочу сберечь свое доброе мнение о женщинах, а если те три внизу — женщины, не уверен, что не начну я не любить женский род с этого мига и далее.

— Ну же, любовь моя, — сказал Фюн, — я должен выяснить, и впрямь ли у них там щетина.

Он решительно зашагал к пещере. Раздвинул ветки остролиста и устремился к дочерям Конарана, Конан — за ним.

Глава четвертая

В тот миг, когда миновали они остролист, странная слабость напала на воинов. Кулаки их отяжелели, словно свинец, и болтались без толку; ноги сделались легкими, как солома, стали гнуться туда и сюда; шеи утончились, ничего им не удержать на себе, и головы воинов закачались из стороны в сторону.

— Что тут не так? — сказал Конан, рушась на