щекам, чтобы охладить их. О чём я думала? И, что более важно, о чём он думает теперь? Я не стала ждать, чтобы оценить его реакцию или услышать его ответ. Почему я так поступила?

Замечания Оландона прошлой ночью должны были подточить мою решимость в отношении Джована. На самом деле всё было наоборот. Весь день какая-то часть меня тосковала по нему. Прислониться к нему ненадолго и поделиться своими проблемами. Я плотно зажмуриваю глаза, чувствуя, как меня захлёстывает чувство вины. Никто не сказал мне, что эти чувства будут такими непоколебимыми и постоянными. Ни мать, ни тётя, ни друг никогда не показывали мне силу такой заботы.

Я не хочу, чтобы то, что я чувствую к Джовану, прекратилось. А должна.

* * *

Я снова перекатываюсь на другой бок, потом на спину. Это смешно. А, может, и нет. Думаю, бессонная ночь оправдана, учитывая, что завтра я навсегда изменю ход своей жизни.

В мою дверь стучат. Я тянусь за вуалью, сажусь в кровати, когда дверь со скрипом открывается. Головорезы не стучат. Это один из стражников?

— Ты не спишь? — спрашивает Джован, прикрывая за собой дверь.

— Ты постучал, — вздыхаю я. — Я знала, что ты умеешь стучать!

Мой единственный ответ — тишина. Почему у меня такое чувство, что он сдерживает смех?

— Я подумал, что ты можешь всё ещё быть на ногах, — говорит он, садясь на край моей кровати.

— Что думают стражники, когда ты поднимаешься сюда? — спрашиваю я.

Я запихиваю вуаль обратно под подушку.

Он пожимает огромными плечами.

— Я заставляю своих дозорных спуститься вниз и отдаю им приказ провести осмотр замка.

Я откидываюсь назад и прислоняюсь к плюшевым, тёплым подушкам.

— Ты не беспокоишься, что они станут болтать?

Он не удостаивает меня ответом. Я щурю глаза, когда мне приходит в голову другая мысль.

— Ты ведь здесь не для того, чтобы проверить, не сбежала ли я?

Он снимает ботинки и придвигается ко мне, садясь в такую же позу у стены. Я задерживаю дыхание, сердце учащается от его близости. Я приветствую чувство тоски, поднимающееся внутри меня.

— Ты бы поверила, если бы я сказал, что эта мысль не приходила мне в голову?

Он поворачивается ко мне в темноте.

— Нет.

Он смеётся.

— Одно из лучших качеств, которыми ты обладаешь, это желание быть самой сильной личностью.

Мне предательски приятно слышать его слова.

Он сгибает одно колено, опираясь на него одной мощной рукой.

— Когда ты поняла, что бегство — это потенциальная слабость, ты избавилась от неё. Это было очень впечатляюще. Хотел бы я, чтобы мои советники могли так же.

Мы замолкаем, и я тем временем перебираю в уме его замечания. Точнее, в половине своих мыслей. Другая половина наблюдает за его рукой, лежащей ладонью вверх между нами. Хочет ли он, чтобы я взяла её? А что, если нет, и я положу свою руку туда, и тогда он почувствует, что должен держать её?

— Значит, всё пропало? Моя слабость? — нахмурившись, спрашиваю я.

— Могут ли шрамы твоего детства когда-либо по-настоящему пропасть? — он прочищает горло. — Я знаю, что мои, нет. Ты избавилась от побегов, только чтобы найти другой способ справиться с ситуацией? Или, что ещё хуже, будешь держать это в себе, пока это не изменит тебя?

Он сглатывает, а я едва дышу. Что-то внутри меня ломается. Не потому, что он описывает моё будущее. Я знаю, что никогда не стану своей матерью. А потому, что он говорит о себе.

— Ты говоришь так, словно знаешь, — говорю я.

Он делает медленный выдох.

— После смерти матери и отца, я поступал точно так же. Я не сбегал. Не в прямом смысле. Хотя, замкнувшись в себе, я, по сути, так и сделал. Я всегда был одиноким, но не затворником. Я получил королевство и усердно управлял им в течение этого времени. Но вдали от этих обязанностей… Я мало кого мог выносить, кроме Кедрика, Роско и тех, кто был близок к моему отцу.

Я знаю, что Блейн один из таких людей. Моё сердце замирает от того, как прочно этот скользкий предатель укоренился в прошлом Джована. Как он воспользовался былым горем Джована, чтобы добиться благосклонности Короля. Как я смогу заставить Джована прислушаться?

Джован сжимает руку.

— Это происходило так постепенно, что я не замечал, что меняюсь, или не хотел замечать. Никто не осмеливался сказать мне об этом, потому что я был Королём. Лишь недавно я начал видеть свою жизнь такой, какой она стала. Я снова начал чувствовать связь со своим народом, — говорит он.

Я смотрю на его руку между нами и кладу свою на его ладонь. Он закрывает глаза, и призрак улыбки озаряет его лицо. Его пальцы заключают мои собственные в тёплые объятия.

— Я немного знаю о твоей матери, но почти ничего о твоём отце, — говорю я.

Его улыбка вспыхивает и гаснет. Джован открывается почти так же часто, как Солати задают вопросы.

— Мой отец был всем тем, кем я стремлюсь быть, — просто говорит он.

Я пытаюсь уловить глубинный смысл его слов.

— Он был великим бойцом, сильным королём, правящим твёрдой рукой, а также трезвомыслящим, лаконичным правителем.

— Ты уже такой, — говорю я.

Он бросает на меня сомневающийся взгляд и играет с моей рукой.

— Мне предстоит пройти долгий путь, прежде чем я смогу претендовать на то, чтобы приблизиться к его наследию, о чём мне часто напоминают, — ворчит он.

Я уверена, что, если бы не было так темно, его щёки были бы красными. Он не уверен. Это такая редкая эмоция для Джована.

— Как ты, в конце концов, увидел в кого превратился? — спрашиваю я, чтобы сбросить его неловкость.

Возможно, я смогу применить его опыт к моей собственной ситуации. Я не испытывала того, что он описывает. Возможно, нужно время, чтобы укоренившиеся паника и страх, изменили твою сущность. Что ещё я могу сделать, что заменит побеги?

Я содрогаюсь. Если бы Джован не заметил, что с ним происходит, мог бы он закончить так же, как моя мать? Я чувствую тепло его руки, сжимающей мою, и прогоняю эту мысль. Джован никогда бы не позволил себе стать таким. Он мог быть отстранённым и безжалостным, но он не был злым.

— Дело не в том, как, а в том, кто, — говорит он. — Некоторое время назад в замок пришла женщина, и с тех пор моя жизнь не была прежней.

Я напрягаюсь и удерживаю свою руку в его руке, сопротивляясь всем инстинктам,