или работали здесь, были великими образцами добродетели, как утверждают некоторые мудрецы, — мудрее нас, могущественнее во всех отношениях, чем люди сегодня, и способные творить почти любую магию одним щелчком пальцев? Ни капельки! Они были похожи на нас — несколько светлых умов, много ленивых умов и несколько темных и коварных интриганов, которые воздействовали на окружающих, чтобы заставить других поступать так, как они хотели. Звучит знакомо?

Табараст поднял голову сокола, вырезанную из цельного изумруда размером с ладонь сто лет назад, и рассеянно погладил его изогнутый клюв.

—Я согласен с вашей точкой зрения, Друн, но все же я спрашиваю себя: что из этого следует? Неужели мы обречены с годами погрязать в искажениях и неправде, имея в запасе всего семнадцать заклинаний — семнадцать? Белдрун развел руками.

— Это на семнадцать больше, чем некоторые маги создают за всю жизнь, занимаясь Искусством, — мягко напомнил он своему коллеге. — И мы разделяем задачу, которую любим оба. И более того, время от времени получаем личную награду от Нее Самой, помнишь?

— Откуда нам знать, что Она посылает эти видения-сны? — тихо сказал Табараст. — Откуда нам на самом деле знать?

Башня Лунного Рога на краткий миг дрогнула вокруг них с глубоким грохочущим звуком. Где-то с грохотом рухнула стопка книг. Белдрун криво улыбнулся и сказал:               

— Для меня этого достаточно. Что вы хотите, чтобы Она сделала, Бераст? Раздавала по заклинанию за ночь, написанному в наших мозгах буквами вечного огня?

Табараст фыркнул.

— Не нужно быть смешным, Друн, — затем он улыбнулся почти задумчиво и добавил: — Огненные буквы были бы хороши, хотя бы разок.

— Старый циник, — ответил молодой маг с оскорбленной помпезностью, —  я никогда не бываю смешон. Я просто позволяю себе некоторую степень веселья, которая никогда не переставала радовать даже более взыскательную аудиторию, чем вы, или, следовало бы сказать, особенно более взыскательную аудиторию, чем вы.

Табараст что-то пробормотал, а затем добавил громче:

— Вот почему мы так мало делаем, поскольку часы и дни проходят незаметно. Умные слова, умные слова — вот что мы ловим и бросаем как маленькие мальчики, играющие в черепки, а работа почти не продвигается.

Белдрун указал на стол.

— Тогда возьмите какой-нибудь новый обрывок, и давайте начнем, — бросил он вызов. — Сегодня мы будем работать вместе, а не преследовать разные цели, и посмотрим, улыбнется ли нам Леди. Начинайте, старый друг, и я буду держать нас в курсе дела. Моя бдительность будет непоколебимой, но это ничто по сравнению с моей ярью.

—  Разве правильно говорить не «ярость», юноша? — спросил Табараст, чья рука снова зависла над столом.

— Низшие существа, почтеннейший маг, вполне могут впасть в ярость — а я чувствую ярь, —   высокомерно ответил Белдрун, а затем пропычал:

Возьмите же бумагу, и давайте займемся этим!

Табараст удивленно моргнул и взял бумагу.

— «Это настолько превосходит все мои предыдущие... другие маги осуждают такое… И все же я одержу верх, истина будет моим проводником и хранителем»... Я полагаю... полагаю... хм-хм… Хммм. Кто-то писал на юге, еще до Миф Драннора, но, вероятно, не сильно раньше, о заклинании, которое помещает разум мага в тело зверя, чтобы заставить его бродить по его приказу в течение ночи или оставаться дольше, а то и навсегда в нем, если его собственное тело окажется под угрозой или умрет.

— Хорошо, хорошо, — ответил Белдрун. — Может быть, это Алавернит, в первые дни работы над своим заклинанием «Три кошки»? Или это чрезмерно для него?

— Я подозреваю, это не Алавернит, — медленно произнес Табараст. — Он никогда не был так откровенен со своими секретами, как сейчас...

Ни один из них не заметил, как в комнату вошел мужчина с ястребиным носом и покрасневшими глазами. На мгновение прислонился к дверному косяку с видом крайней усталости, оглядываясь по сторонам и слушая их.

— И он пишет что-нибудь полезное?  —настаивал Белдрун. — Или мы можем выбросить это в кучу в бочке?

Табараст вгляделся в страницу, перевернул ее, чтобы убедиться, что обратная сторона пуста, поднес к свету в поисках странностей в надписи или под ней и, наконец, передал ее своему коллеге со звуком, который был наполовину вздохом, наполовину фырканьем.

— Ничего полезного, кроме рассказа, над чем кто-то работал или о чем думал тогда…

Человек с ястребиным носом шагнул вперед, чтобы взглянуть на корешки томов с позолоченными буквами, плотно втиснутые в ближайшую книжную полку, затем посмотрел на стол и осторожно перевернул скрученную, смятую клетку из кованого металла, которая, вероятно, когда-то имела форму шара. Внимательно осмотрев ее, незнакомец мягко положил его обратно и вгляделся в надписи под ней.

— А вот это, —  медленно произнес Табараст, склонившись над другой стороной стола, — гораздо интереснее. Нет, мы не будем бросать это в бочку так быстро.

Он поднес лист к носу, выпрямляясь, затем остановился, когда ботинок Эльминстера издал легкий звук, и темноволосый маг спросил:

—  Как дела, Мардаспер? За всем тут нужен глаз да глаз, м?

Когда ответа не последовало, он повернулся, и оба мага уставились через комнату на вновь прибывшего, который вежливо кивнул им и улыбнулся, на мгновение взглянул на старый и хрупкий свиток на столе, затем отступил в сторону, ища более интересные записи. Табараст и Белдрун дружно окинули незнакомца хмурым взглядом, затем повернулись спиной, встали бок о бок и продолжили свои исследования вполголоса.

Эл одарил их красноречивые спины и плечи кривой, измученной улыбкой, затем пожал плечами и уставился на другой пергамент. Это было что-то о создании усеянного шипами гроба для пыток, чтобы люди, запертые в нем, телепортировались в другое место, а не страдали от пронзения, и это было написано квадратным почерком, который отмечал происхождение документа с южного берега Моря Упавших Звезд. Металлические чернила бросили блик. Страница достигла того мягкого коричневого состояния, которое бывает перед тем, как начать крошиться... Того же возраста, что и он, или старше. Эл посмотрел на следующую страницу, отодвинув для этого нетерезский окуляр. Он бросил на красивый предмет второй взгляд. Чары, которые могли бы наложить его на глаз владельца, исчезли, но драгоценный камень все равно, судя по его виду, позволял видеть тепло, и даже сквозь дерево или камень толщиной в ладонь или меньше. С завитой