Шрифт:
Закладка:
Клэр ведет себя деликатно и предупредительно. Он читает вслух меню, советует мне и комментирует между делом: «За вон тем столом сидит В., старый идиот с седыми волосами, он директор киностудии, а вокруг – его компаньоны. И их жены. Хотя, нет, просто женщины. Вон та пара – это старая актриса, которая теперь в немилости, и ее мальчишка, он на тридцать лет ее моложе. Она владеет домом, хотя лучше сказать – замком гигантских размеров в Бель-Эйр. У него дыры в крыше не залатаны, а на картинах облупливается покрытие. Она приходит в этот дорогостоящий ресторан, чтобы показать себя, как, впрочем, и все остальные, в надежде напомнить о своем существовании, что, впрочем, ей уже не по карману. Эти походы опустошают кошелек бедняжки. И ведь она была хорошей актрисой, просто пару раз сделала неправильный выбор. А вон там – известный игрок в бейсбол и еще два игрока из той же команды, бабники на охоте, а еще есть…» Клэр посмеивается, рассказывает какие-то истории и сплетни, поинтереснее, чем те, о которых пишут в Photoplay. Ах, вот оно что, я уже давно не читаю эти журналы, но мне все равно весело. Мужчины и женщины подходят к нему поздороваться, когда только приходят, а затем возвращаются попрощаться. В мягком свете, исходящем от свечей, он кажется одухотворенным, изысканным и таким воспитанным. Всякий раз он представляет меня, называя по имени, с теплотой, но без дополнительных комментариев. Он не называет меня ни приемной дочерью, ни племянницей. Я киваю головой в ответ, слишком смущенная, и не осмеливаюсь раскрыть рот.
Во время ужина он то берет в руки бутылку, то тянется к солонке и наконец смотрит на меня. Я хочу сказать, смотрит, как на кого-то важного, на кого-то, кто ему не принадлежит и кого надо обольстить. Он обещает показать мне свой кабинет на киностудии, хоть и работает сейчас у себя. «У нас», – добавляет он с улыбкой, словно ему приятно так говорить. Он говорит о своих сценариях, пересказывает смешные истории со съемочной площадки и глупые замечания продюсеров, которые во что бы то ни стало хотят поставить конец истории с убийством или жестокой сценой в самое начало. Это нужно, чтобы зацепить, детка, – зацепить публику из Арканзаса! Остальное не в счет.
Вино кружит мне голову самую малость, но чувствую я себя хорошо. Даже Гум так со мной не обращался. Ну да, я была еще девчушкой. У меня такое ощущение, будто я сменила статус: прибавила в годах за несколько недель, а сейчас мы находимся в ванне с темной и мягкой водой, в которой я превращаюсь во что-то похожее на женщину, на человеческое существо. В кого-то, кого уважают, слушают и с кем действительно разговаривают.
Мы уже приступили к десерту, когда к нам приблизился мужчина. Он, как и все остальные, поздоровался с Клэром. Правда, потом наклонился к нему, завладел его вниманием и стал говорить ему о не знакомых мне людях. Я понимаю, что мужчина хочет, чтобы Клэр убедил одного из продюсеров дать ему роль. Клэр отвечает, что он уже пытался, что это невозможно, что он сам над этим не властен, но мужчина не уходит – он пьян. Неожиданно он замечает меня и говорит: «Ох, ох! Пардон, я вас даже не поприветствовал! Очень приятно!» Он обходит вокруг стола, спрашивает у Клэра: «Это твоя новая курица?» – подходит ко мне с поцелуем в щеку, а потом начинает искать мои губы. Когда я отворачиваюсь, он берет мое лицо в свои руки. Клэр кричит: «Хватит!» Я встала, уронив бокал и пару столовых приборов. Клэр хватает его за плечо и оттягивает. Подбежавшие официанты провожают пьяного мужчину к выходу, в то время как мы снова садимся. Посетители ресторана притихли, все смотрят на нас какое-то время, потом отворачиваются, и беседы возобновляются.
Представляю, как они перешептываются: кто эта девчонка с Клэром К.? Его новая курица!
Этой ночью Клэр ко мне не притронулся. Он проводил меня до двери моей комнаты, протянул руку и сказал «мадемуазель».
Мадемуазель!
* * *
Может, потому, что я увидела его раньше, чем других; может, потому, что он молод и его волосы спускаются до шеи, ниспадая на ворот накрахмаленной рубашки, а в глазах его легко потеряться, как в ночи; а может, по какой-то другой неизвестной причине, но мне очень нравится пианист. Он, кстати, не пианист, а актер. Безработный актер, по всей видимости. Он играет в массовке и изображает тени ради пары долларов. Я не знаю, какие у них отношения с Клэром, но создается впечатление, что он у мэтра на привязи. Может, Клэр занял ему денег или пообещал роль, или еще что-нибудь.
Я часто вижу пианиста. Он живет неподалеку, в десяти минутах отсюда у подножия холма, на котором стоит замок. У него беспокойные глаза, и он мало говорит. Кажется, что он никогда не бывает спокоен и что ему абсолютно наплевать на окружающий его мир, и все же он им наслаждается. Он как принц, танцор, у которого могло бы быть всё, хоть он и знает, что у него нет ничего или почти ничего. У него осталось только старое испанское поместье, разваливающаяся асьенда, машина с вмятинами и друзья или, скорее, связи родителей, погибших пять лет назад в автомобильной катастрофе. Старинное состоятельное семейство из Лос-Анджелеса. Клэр и другие люди, торчащие в замке, завидуют ему.
На здоровенной машине с откидным верхом цвета зеленого миндаля и с сиденьями из потрескавшейся на солнце красной кожи он приезжает сюда почти ежедневно, а сегодня я еду прогуляться с ним. Клэр согласен, даже если видит, что я уж больно волнуюсь от одной мысли об этой прогулке. Да, он держит пианиста в кулаке, и пианист знает об этом. Его, может, даже возбуждает мысль о том, что я отправляюсь кататься с другим мужчиной. Клэр странный. Он попросил меня переодеться во что-нибудь более короткое и с декольте поглубже: не ехать же в город вот так, в старых джинсах и футболке! Точно его, должно быть, возбуждают фантазии и риск.
Пианист сигналит, торопит меня.
Ох! Я иду, я готова, спускаюсь… Как только мы выезжаем за ограждение, я быстро пересаживаюсь рядышком с ним на переднее сидение, которое теперь обжигает
