Она ничего не просила, ни от чего не предостерегала, в ней не жил дополнительный разум, не показывал картины грядущего и прошлого. Но уверенный тихий голос с непостижимой настойчивостью сокрушал упрямство Рехи. Хотя мимолетную нерешительность тут же замещала немая злоба, обида.

– А что тебя гонит вперед? – спросил он.

Хотел сказать с угрозой и пренебрежением, но вышло заинтересованно. Они оба не догадывались об истинных причинах странствий друг друга. Лойэ молчала, долго и отрешенно, что было совсем на нее не похоже. Она приподнялась и села, сиротливо обхватив колени руками и положив на них подбородок, словно хотела сделаться меньше, намного меньше – наподобие зародыша.

– Память, – коротко отрезала она, помедлила и добавила: – Меня преследуют призраки. Вчера приходил отец. А до этого – все селяне. И отец снова и снова. Я не знаю, чего он хочет от меня. Поэтому бегу.

В голосе ее звучали то невыплаканные слезы, то бессильная озлобленность.

– Призраков не существует, – уверенно заключил Рехи.

– Существуют, – уверенно мотнула головой Лойэ, а потом рассудительно дотронулась указательным пальцем до лба Рехи. – Разве ты не видишь их у себя… в голове?

Пришлось сглотнуть комок обиды и прикусить язык: Лойэ вышла победительницей в этом странном споре. Призраки в виде смутных силуэтов, может, и не существовали, не обступали молчаливыми тенями из страшных сказочек, зато внутренние – буравили сердце и разум, метались в душе, отворяя самые потаенные ее уголки.

– Постоянно, – признался Рехи.

– Я тоже, – уверенно кивнула Лойэ. – Поэтому мы обречены идти.

Они просто бежали, стремились унестись подальше от себя, избавиться от навязчивых видений. Ведь и правда: все селяне приходили поочередно не наяву, а во снах. При жизни Рехи редко задумывался об их лицах, не стремился запомнить привычки или повадки. Неприветливые сородичи просто существовали где-то рядом, кто-то помогал, но чаще они мешали. И все же теперь являлись пугающе отчетливо. Чем дальше уносился день урагана, тем ярче делались сны об утраченной жизни. Но неужели Лойэ вскоре предстояло слиться с этим хороводом бестелесных образов, превратиться только в воспоминание?

– Хотя бы до гор давай, ну… вместе, – смущенно предложил, в общем-то, нормальную полумеру Рехи. Им обоим предстояло перебраться через непреступные пики, которые рвали когтями вершин небо, отчего казалось, будто клубятся не облака, а парящая в воздухе кровь. Там бы любому понадобилась помощь. Воющий ветер даже среди низеньких холмов отрывал путников от узких карнизов, а камнепады норовили опрокинуть в бездну. При переходах не раз спасала рука товарища. Рехи и сам однажды поймал Здоровяка, сильно растянул мышцы плеча, но все же не бросил. Тогда все это ничего не значило, теперь, когда каждый стал лишь призраком памяти, малозаметные детали врезались острыми иглами.

– Вместе. А? – повторил Рехи почти с мольбой.

– Хорошо. Ты спи-спи, – торопливо согласилась Лойэ, убаюкивая подозрения.

Она легла рядом, нежно прижалась и обвила руками шею, как будто действительно согласилась остаться и продолжить странствия вместе. Рехи не верил своевольной избраннице, но засыпая, думал, что теперь понимает то далекое чувство, которое исчезло три сотни лет назад. Это что-то странное по имени «любовь». Рядом с Лойэ он был уверен, что не ошибается.

А наутро она ушла.

Рехи проснулся не от звука шагов или холода, а от потерянного аромата. В пещере все так же подгнивали водоросли, витал дух сырости и давно выпитой крови, попахивали костяной клинок и кожаная туника. Но запаха Лойэ во всем этом привычном многообразии уже не обнаружилось, ни единого следа ее присутствия.

Раньше сознания в Рехи пробудилось одиночество брошенного ребенка. На грани сна и яви ему почудилось, что в день своего рождения он испытал точно такое же чувство, уже в полной мере осознавая, насколько велик и неприветлив принявший его мир. И теперь единственная родная душа тоже покинула его, как мать когда-то, как и отец еще раньше. Только ее забрала не цепкая лапа смерти, а огненная лихорадка собственного безумного выбора.

Рехи резко подскочил, заметался по пещере, как раненый ящер. В тех местах, где лежала одежда Лойэ накануне, где ступали ее ноги, он обнаружил последние отголоски запаха. Ниточка аромата вела наружу, там же у края на песке еще сохранились следы. Рехи почти обрадовался: он хотел ринуться за ней, немедленно догнать.

Он пошел вперед, забывая об осторожности, о своем маяке – красном отблеске цитадели. Но следы вскоре потонули в песке. И ориентиров больше не осталось.

Рехи вновь остановился посреди пустыни, уже не чувствуя запаха, не различая занесенных пеплом отметин от ее шагов. Связующая нить оборвалась. А на сердце осталась безграничная тревога. Лойэ еще была жива, еще куда-то шла.

«Что мне делать? Искать вместе с ней Бастион или отправиться к Цитадели? – размышлял Рехи, рассматривая горы на севере. – Вперед! Все равно нам обоим к той огромной гряде. А там еще надо найти тропу».

Пещера осталась позади, потонула в черной дымке. Какое-то время он еще надеялся встретиться с Лойэ, случайно столкнуться с ней, даже представлял, как она снова приставит к его горлу клинок, воскликнет: «Не иди за мной». Но болезненно-яркий образ таял, вместо звонкого хрипловатого голоса лишь ветер перешептывался с песком, наметая высокие барханы. И ноги снова несли к Разрушенной Цитадели, которая маячила над горизонтом отчетливой алой точкой.

В деревне никто и не предполагал, что она так далеко. Большинство о ней просто не задумывались. И вот теперь Рехи шел к ней, а слова адмирала из прошлого придавали ему уверенности, ведь старику уже в начале Падения являлись откровения. Рехи понимал, как тяжело, наверное, было старику все эти годы.

Об этом он и думал, когда вновь увидел старых знакомых. Печальный Митрий и мрачный Сумеречный Эльф встретили его посреди пустоши, появились без шума или вспышек, поэтому Рехи не испугался, не обнажил меч, даже не вздрогнул. Он остановился перед ними, гордо откинув голову, словно равный.

– Теперь ты готов к настоящему странствию, – без приветствий начал Митрий.

– Что значит «настоящему»? – скривился Рехи, будто все его прошлые мытарства они приравнивали к детской игре.

– Ты прошел и через смерть, и через любовь, – пояснил, еще больше запутывая, семаргл.

«Не прошел через

Опасную дружбу и

Ложную славу», – подал голос «напарник» из головы, но смысл его слов потерялся за общим гулом негодования. Оно клокотало в венах, бурлило в крови.

– То есть вы намеренно изводили меня? – сжимая кулаки, глухо отчеканил Рехи. – Намеренно в лепешку раскатывали?

– Примерно так, – приподнял брови Сумеречный Эльф, словно речь шла о безделице.

– Это вроде обряда посвящения, – с торжественным