каптенармусу, он выдаст вам обмундирование.

Вот я и красноармеец.

13 мая.

Начальником моим в команде связи оказался бывший офицер поручик Коссовский, окончивший Варшавский кадетский корпус и Николаевское инженерное училище. Служит хорошо, старательно, внимательно, хорошо умеет служить. Политический комиссар.

Мне выдали на целую неделю вперед паек: хлеба, пшеничной крупы, подсолнечного масла, соли, селедок, махорки и т. д. Дали велосипед.

16 мая.

Белые взяли Ямбург и Гдов. Почти все большевицкие силы попали в плен. Другие так драпали, что не могли остановиться и с разгона прибежали прямо в Петроград.

Бегу к Илье Романовичу. Он говорит, что по-видимому к первому июня Петроград будет взят. Вот была бы радость! Колокольный звон, слезы радости, возможность свободно дышать, вновь сделаться человеком и перестать быть травленным зверем.

Уже сейчас видны радостные лица на улицах. Петроград спешно эвакуируют. Вывозят всё, что можно. Среди «власти» паника, снуют автомобили, едут какие-то подводы, гремят грузовики, по улицам скачут конные, юркие еврейчики снуют в панике. Неужели…

17 мая.

Встретил у нас на дворе товарища Штейнберга, председателя комбеда. На нем лица нет.

— Знаете товарищ, — говорит он мне, а глазки его так и бегают, — а я, знаете, и скажу им, а: где тут плен? Ха, ха…

И взял меня за пуговицу гимнастерки.

— Что вы, — говорю я, — никогда не придут, мы не допустим, — и сохраняю безучастное лицо…

Черт его знает, проклятый жид боится, а кто его знает, предателя, может быть, хочет меня спровоцировать и расправиться напоследок, так сказать хлопнуть себе дверью, т. е. наганную пулю пустить мне в затылок. Но кажется так перетрусил мерзавец, что от страха уже ничего не соображает. А ведь всего несколько месяцев тому назад писал на меня донос.

18 мая.

Хохотали до слез с моим отцом. Оказывается, Штейнберг поймал моего отца на улице и «по секрету» сообщил ему, что он вовсе не Штейнберг, а Богаевский — хорунжий, в доказательство чего показывал письма казаков, которые они ему писали. Вот проклятое племя. Кровожадные трусы.

20 мая.

Служу в команде. Мне выдали винтовку. Краду потихоньку патроны и припрятываю их дома на «всякий случай». Я самокатчик и состою у товарища Коссовскаго на посылках. Вчера отвозил письмо к какой-то даме на Петроградскую сторону. Письмо совершенно частного характера.

Я так хотел получить «на чай», но, к сожалению, она ничего не дала. Такая плохая барыня.

Сегодня товарищ командир послал меня к себе домой. Звоню. Открывает какая-то старая ведьма, оказывается, теща. Вхожу. «Садитесь», — говорит она, подозрительно меня осматривая, — «товарищ, я сейчас вернусь».

Приходит барыня. Встаю. Мну фуражку. Барыня дает мне деньги, мешок и велит сходить в кооператив за картофелем. Она долго и подробно объясняет, что надо делать, как обращаться с карточками и т. д.

После упорных и длительных разъяснений я, наконец, понимаю и иду, выполняю всё, что мне было наказано. Возвращаюсь с картофелем. Барыня взяла сдачу. На руках у нее годовалый ребенок. у меня сжалось сердце: мне стало жаль товарища Коссовского. Вот трагедия русского офицера.

Вот как я служу в красной армии.

Но кто же я такой? Уж не «товарищ ли я денщик»? Если дело принимает такой оборот, то это роскошно и полезно, т. к. я мог продолжать держать связь с Ильей Романовичем, не принося никакой пользы большевикам, даже в роли красноармейца…

22 мая.

Белые уже под Гатчиной и Красным Селом. Красные бегут как тараканы от внезапного света. Долго рассматривал фотографию Адмирала Колчака, мою офицерскую кокарду и погоны.

28 мая.

Тревога всё увеличивается. Город эвакуируется в лихорадочном темпе. Каждое утро газеты нарасхват. Несчастные обыватели ждут избавления. 30 человек нашей команды завтра должны ехать на фронт. Я попадаю в их число. Собираюсь, беру ванну, сбриваю голову, складываю все лишние вещи у меня в комнате и обращаюсь окончательно в красноармейца: холщовое обмундирование, обмотки, штиблеты, скатка через плечо, вещевой мешок, манерка, подсумок и фуражка с красной звездой.

Отец дает мне 1000 рублей «думскими». Не забываю сходить к Илье Романовичу и обещаю давать ему донесения с фронта, если удастся вырваться в Петроград. На всякий случай, если бы я попал к белым, он дал мне пароль. Вот он: «Карлу Карловичу Д. Британское консульство, Гельсингфорский вице-консул, от Иллиодора Иллиодоровича № 5».

Я вызубрил наизусть этот набор слов и уничтожил бумажку.

29 мая.

Поезд отходит сегодня в 11 часов утра с Варшавского вокзала. Зашел проститься к папе. Он страшно волновался, лица на нем не было. Я утешал его, как мог, и уверял, что совершенно не намерен подставлять себя под пули: или перейду к белым, или буду бежать как заяц.

Приехали на станцию Сиверская. Белых здесь нет. Они сделали набег, захватили у красных четыре орудия, несколько десятков пленных, взорвали железнодорожный мост, сняли на станции телефоны и телеграфные аппараты и, пробыв три часа, ушли с добычей.

А комиссары уже успели драпануть на станцию Вырица, т. е. за 15 верст отсюда, порвав свои коммунистические билеты. Местный совдеп как сквозь землю провалился.

30 мая. Станция Сиверская.

Совдеп вернулся и приступил к исполнению своих обязанностей: в наручниках привели пожилого крестьянина, с бородой в лаптях. Он сосредоточенно и степенно молчит, его грозят расстрелять: говорят, он указал белым, где стояла красная артиллерия. Бедный мужик. Предстоит перспектива спать на сене на полу в трактире, который уже давно прекратил свое существование. Присматриваюсь к красноармейцам команды.

1 июня. Станция Сиверская

Кое-как проспал ночь в необычных условиях. Всё тело ломит. Разговорился со стрелочником о «белых». Он долго ничего не хотел мне говорить, подозрительно на меня посматривал и опасливо озирался по сторонам. Но потом сообщил мне, потихоньку, что приезжали конные в форме «как раньше», и солдаты отдавали честь «офицерам». На станции был вывешен трехцветный флаг.

Я слушал как во сне, но ничего не говорил и на вид оставался безучастным. Но внутри меня всё трепетало от восторга.

2 июня. Станция Елизаветино.

Вчера вечером за нами приехал из Петрограда товарищ Коссовский со всеми остальными людьми команды, и нас перевезли сюда.

Какое совпадение. Всего лишь два года тому назад я ездил сюда на дачу в милую русскую семью, где были две прелестные барышни[143]. Тогда я был в золотых погонах и в форме Лейб-Гвардии Московского полка. А теперь, вместо веселой кампании молодежи и волнующего чувства легкой влюбленности, ужасная действительность гражданской войны, пятиконечная звезда, красноармейская форма.

Нашу команду связи присоединили, к «Отряду особого назначения» члена реввоенсовета 7-й армии