— Дыши глубже. Вот так, умница. Ты сильная, сестрёнка, ты справишься.

Сестрёнка? Нет, Слай никогда её так не называл. И голос… Это не его голос!

— Сла-ай! — она взвыла, взвыла громко, отчаянно, раненым зверем. Она выкрикивала его имя вновь и вновь, выкрикивала так, чтобы он услышал её там, в Землях Освобождённых, услышал и вернулся за ней. Он же обещал, что никогда её не бросит!

Слёзы обжигали щёки, щипали глаза, потрескавшиеся губы. Твин звала его и звала, до тех пор, пока голос окончательно не осип, но и тогда продолжала шептать его имя — ей казалось, если не произносить его вслух, то Слай исчезнет навсегда. И только окончательно выбившись из сил, когда из горла вырывались лишь хрипы, Твин замолчала. Керс продолжал прижимать её к себе, и она представила, что это Слай, и на какой-то мимолётный миг даже удалось в это поверить.

Сколько времени они так просидели, Твин не знала. Слёз почти не осталось, внутренняя пустота неумолимо разрасталась, поглощала боль, притупляла чувства, безразличной усталостью растекаясь по венам. Твин больше ничего не чувствовала, разве что слабо ныла робкая тоска, смешанная с осознанием, что мир раскололся, что незачем больше за что-то сражаться, незачем куда-то идти. Вместе со Слаем Госпожа отняла у неё весь мир, все мечты.

Керс не отпускал её ни на секунду. Твин слышала стук его сердца, чувствовала, как вздымается его грудь — судорожно, прерывисто. Он не смог уберечь Слая, хотя должен был. Он ведь был им старшим братом, бесполезным старшим братом…

— Знаешь, мы почему-то думаем, что смерть где-то там, далеко, — Твин не сводила глаз с окна, из которого мягко лился оранжевый свет. — Она всегда приходит за кем-то другим, и со временем начинаешь верить, что ты особенный, избранный, и что к тебе-то смерть точно не придёт. Никогда. И возомнив себя бессмертным, ты начинаешь расточать свою жизнь понапрасну, разбрасываться временем налево и направо, будто у тебя его бесконечно много, будто оно никогда не закончится. Наверное, именно этого и ждёт Госпожа, чтобы напомнить, что ты всего лишь пыль под её сапогом.

Твин впилась ногтями Керсу в плечо, стараясь сделать ему как можно больнее. Пусть прочувствует на себе хотя бы толику того, что чувствует она — это меньшее, чего он заслуживает. Твёрдые как камень мышцы чуть дрогнули, но брат не сказал ни слова.

— Знал бы ты, как я ненавижу себя за тот наш поцелуй. Знал бы ты, как проклинаю себя за собственную гордыню. Я ведь могла быть со Слаем всё то время ссоры. Могла подарить нам обоим ещё один бесконечно счастливый месяц, но потратила его на пустые, никому не нужные обиды. Скажи, Керс, кто мне теперь вернёт тот месяц? Ты? А может, сама Госпожа?

Твин всё чудилось, что там, в углу, затаилась она, «Великая Смерть». Пришла позлорадствовать, стерва.

— Отдай мне его назад, проклятая ты сука! — закричала она, пытаясь вырваться из объятий Керса. — Верни мне его! Верни! Думаешь, я боюсь тебя, грёбаная дрянь? Да я буду смеяться в твою костлявую рожу, когда ты придёшь за мной и потребуешь свою чёртову историю. О да, я припасла для тебя кое-что интересное. Клянусь, ты будешь давиться моей кровью, ты будешь выть от моей боли, ты будешь захлёбываться моей яростью… Подлая трусливая стерва, ты отнимаешь у других самое ценное, забираешь самых лучших… Я уничтожу тебя, мразь, раскрошу твой поганый череп голыми руками. Ты больше никогда — слышишь?! — никогда не сможешь красть наши жизни!

Твин кричала, продолжая вырываться и царапаться, пока окончательно не потеряла голос. В углу ей всё виделась Госпожа. Там эта тварь, прячется в тени, и до неё рукой подать.

— Ну всё, Твин, довольно, — Керс стиснул её так сильно, что она взвизгнула. — Тебе нужно научиться жить с этим.

— Жить с этим? — просипела она. — А зачем?

— Сделай это хотя бы для Слая. Он просил, чтобы ты не торопилась туда, сказал, что подождёт тебя.

— Сомневаюсь.

— Это правда, — разжав хватку, он развернул её к себе лицом. — Клянусь, Твин, я передал тебе слово в слово.

Керс не лгал, она знала это. Впрочем, неважно, ничего уже неважно. На неё снова навалилась гнетущая усталость, когда нет сил даже шелохнуться. Опустив голову на колени друга, Твин свернулась клубком.

— Слай был для меня всем миром, понимаешь? Я будто знала его намного дольше, чем всю жизнь.

— Понимаю…

— Представь, он чувствовал то же самое! Мы обменялись обещаниями в ту же ночь, когда… — она вспомнила их первый раз. Его поцелуи, его прикосновения, его дыхание на своей коже. Воспоминания — вот и всё, что осталось от её Семидесятого.

Лучи заходящего солнца, вспыхнув багровым, начали медленно блёкнуть, тени становились всё гуще и длиннее. В оконном стекле заиграла маленькая радуга, и Твин вспомнилось, как Слай раздобыл для неё браслет из прозрачных бусин. Она всё нарадоваться не могла на эту красоту: на солнце в стекляшках плясали точь-в-точь такие радуги. Твин так и прозвала безделушку — «Ловец радуги», а потом успешно его потеряла на первой же охоте. Отыскать бы его сейчас…

— А помнишь, как Слай на спор выкрал у Биффа бутыль вина? — веки налились свинцом, и Твин, сдавшись, закрыла глаза.

— Да уж, такое не забудешь, — грустно хмыкнул Керс. — Только вот не стоило его с дымом мешать.

— Зато блевать вчетвером не так скучно. Как бы я хотела вернуть назад те годы.

— Не ты одна… Твин, скажи мне, что произошло в туннелях? Почему Харо бросил тебя там?

Один звук этого имени заставил её содрогнуться.

— Давай потом. Не могу. Я правда очень-очень устала.

— Ну тогда отдыхай, я буду рядом.

Твин приподнялась, давая ему встать, а потом улеглась поудобнее. Лучше дождаться ночи, вот тогда-то она побеседует с Госпожой с глазу на глаз.

* * *

Дыхание Твин давно выровнялось, прерывистые всхлипы прекратились, а Керс всё сидел у стены. Спина онемела, ноги затекли, но он боялся даже шелохнуться — вдруг разбудит её. Бедняга и так с трудом успокоилась.

В тесной комнатушке не было видно ни зги, лишь смутные очертания оконца. Твин поселили в доме Севира, в единственной свободной спальне — на этом настоял Максиан, да и Керс особо не противился, к остальным ей пока нельзя. Правда, вторая койка здесь не поместится, а после сна на голом полу ломило бока и спину.

Придя к выводу, что пора бы соорудить себе какую-нибудь лежанку поудобнее, Керс, стараясь не шуметь, зажёг фитиль лампы и склонился над спящей