держа в клювах отвратительные ошметки мяса.

Насытившись, акулы устремились прочь, их плавники разреза́ли воду, словно шхуны с черными парусами. Одна за другой они проскользнули мимо. Одна из них даже задела меня, и рукой я ощутил ее лоснящуюся шкуру.

Последняя акула развернулась, чтобы последовать за остальными, и я обрадовался: она выбрала путь вдалеке от меня. Но, поравнявшись со мной, акула поколебалась и изменила направление. Она медленно проплыла мимо моих ног. Я видел, как ее жуткие бездушные глаза закатились, и тут она вильнула, схватила меня зубами за бок и сильно сжала челюсти.

Было так больно, что я даже не смог закричать, но чудом сообразил выхватить нож, висевший на поясе в ножнах, и ударил акулу изо всей силы. Она отдалилась от меня, держа в челюстях кусок моей плоти, нож застрял у нее в голове.

Теперь я истекал кровью, а возможности попасть на остров по-прежнему не было. Акулы рано или поздно вернутся; оставалось лишь надеяться, что к тому времени я буду уже мертв.

– Тебя послушать, Гибсон, так акулы каждый раз откусывают от тебя кусок побольше, – сказал тощий корнуоллец Финч.

Почти все засмеялись, и Гибсон, немного покраснев, тоже к ним присоединился. Джейкоб воспользовался возможностью и схватил фонарь.

– Я могу рассказать историю, если только вы осмелитесь послушать!

Два-три моряка фыркнули и знаками велели ему вернуть фонарь на место.

– Брось, парень, – сказал один. – Это мужские дела. Слушай, если хочется, но рассказывают пусть другие, им-то есть что рассказать. К тому же Гибсон еще не кончил.

– Пусть парень расскажет, – сказал Финч. – Историю Гибсона мы хорошо знаем. Я не прочь послушать что-нибудь новенькое!

– Точно, – поддержал Гибсон, хлопая Джейкоба по плечу. – Дадим ему слово, если он так хочет.

Несколько моряков громко заворчали, но Джейкоб схватил табуретку и уселся за стол. Фонарь освещал его лицо и отбрасывал на покатый потолок каюты гигантскую тень.

– А ну-ка замолкните, ребята, – сказал капитан. – Сдается мне, если юному Джейкобу есть что рассказать, он имеет на это такое же право, как и любой другой. Давай, сынок, не робей.

– Итак, – начал Джейкоб, – эту историю мне рассказал кок с брига, на котором я служил около года тому назад. Этот кок – Доусон его звали – однажды нанялся на торговое судно, которое отправлялось из Бостона на Острова Пряностей.

Судно было справное, с хорошим капитаном, они шли быстро и без происшествий обогнули Мыс Доброй Надежды. И вот, когда они почти добрались до места назначения и думали, что опасность миновала, разразился ужасный шторм, вздымающий волны размером с горы с пиками из белой пены.

– Капитан с командой сделали все возможное, но шторм был слишком сильным. Он переломил грот-мачту будто соломинку и покалечил корабль, а потом на судно обрушилась мощная волна и, словно топором, разрубила пополам. Все утонули.

Точнее, все, кроме кока Доусона, который ухитрился схватиться за обломок грот-мачты и изо всех сил цеплялся за него, пока бушевал шторм.

Когда шторм прекратился, Доусон обнаружил, что плавает среди обломков корабля и мертвых тел. Он кричал и звал выживших, но никто не отозвался.

Доусон не знал, сколько дней провел в воде, уцепившись за мачту, но какими бы ужасными ни казались эти дни под нещадно палящим солнцем, ночи были еще хуже, ведь он понимал, что на мили вокруг него пустынное темное море, а рядом – только раздутые трупы товарищей.

Но вот однажды море застлал туман. Он несколько спасал от солнца, но опустился так внезапно и был таким густым, что Доусона охватил страх.

И тут Доусон услышал его – этот дивный звук волн, ударяющихся о дерево, хлопанье и треск парусов. Корабль! Спасение близко!

И верно: из дымки постепенно проступали бледные очертания мачт и парусов, становясь все отчетливей. Сердце Доусона встрепенулось, словно птица, и слезы счастья побежали по его обожженному солнцем лицу.

Но вдруг, когда он уже собирался вскинуть руку и позвать на помощь, его внимание привлекло какое-то движение в воде. Труп, что плавал в паре футов от Доусона лицом вниз и составлял ему жуткую компанию эти последние несколько дней, шевельнулся.

– Шевельнулся, говоришь? – переспросил корабельный плотник.

– Да, – сказал Джейкоб. – Шевельнулся. Сперва Доусон подумал, что это ему привиделось, что от солнца у него помутился рассудок, но нет – труп снова дернулся. На этот раз никаких сомнений не было.

И тут мертвец поднял голову, с гладких черных волос закапала вода, он вскинул руки и замахал. Доусон в ужасе уставился на него. Его товарищ никак не мог быть жив. Он не двигался уже несколько дней. Как бы там ни было, слетевший с его губ крик не мог быть криком живого: клекот моря в его мертвом горле больше напоминал звук трюмного насоса, чем человеческий голос.

Затем Доусон увидел, как поднимается другой труп, а за ним еще один и еще, и вот уже с полдюжины махали и кричали, будто жуткие русалки, лица их были бледны и рыхлы, словно замоченная в рассоле рыба.

Доусон взглянул на корабль, ведь теперь, когда он оказался среди оживших мертвецов, спасение требовалось ему как можно скорее.

Он хотел было закричать, но увидел, что моряки с подошедшего судна поднимают на борт его товарища, который был мертвее некуда. Они не только не ужаснулись его наружности, но приветствовали его тепло, будто старого друга.

Доусон пригляделся получше и увидел, что это на самом деле за корабль. Испещренный дырами корпус почернел и прогнил так близко от ватерлинии, что никакими молитвами корабль не мог бы держаться на плаву.

Его мачты, тоже черные, гнилые и растрескавшиеся, изъели черви и источили жуки. Потрепанные паруса истончились и стали прозрачны, как мушиное крылышко.

Когда на борт подняли еще одного мертвеца, Доусон понял, что перед ним тот самый Черный корабль, о котором столько рассказывают и на котором ходят погибшие в крушениях моряки.

И пусть его ужасала сама мысль провести в этой солоноватой пустыне еще хотя бы минуту, он схватился за мачту обеими руками и, когда корабль приблизился к нему, нырнул под воду. Не дыша, он наблюдал, как мимо проплывает прогнивший корпус, и молился, чтобы его не заметили.

Когда Доусон наконец вынырнул, исчезли и корабль, и туман. Исчезли и его мертвые товарищи. Он снова остался один, наполовину обезумевший от увиденного.

Доусон уже потерял всякую надежду, когда на горизонте появилось другое судно: его спасли и доставили в Бристоль, где он поклялся больше никогда не выходить в море – эту клятву он нарушил