нам указывал Щука. И как часто пискунов меняют, чтобы не замерзали. И почему на фонарях экономят — пожгли уже почти весь запас, когда зверства начались, а новые только с караваном придут. Получалось, что тяжело им нам «буханку» заправить, даже как-то неудобно стало, но тем более надо людям помочь.

Потом Банши заново провела Щуку по событиям за последний год. Хитрая бестия не спрашивала в лоб, а как бы просила пояснить то, что рассказал староста, но мы где-то недопоняли.

Так, слово за слово, открылось, что Третьяк действительно метил на место главы поселения и многие готовы были его поддержать. Данилыч многим уже поднадоел, причем благодаря своей жене, которая по сути правила острогом.

Напрямую Щука этого не говорил, скорее всего, сам не понимал, кто у руля. Да, честно говоря, я и сам бы мог не считать это, если бы не Банши. Как минимум в половине происшествий фигурировала тетка Марта.

На Красную горку, кого угрозами, а кого и за волосы, убрала всех конкуренток и пропихнула свою младшую сестру на место Лели. Когда влезли в дом к Переславе, а Данилыч в этот момент был на выезде, подбила толпу на расстрел пришлых. Когда погибли люди в сгоревшей бане, обвинила знахарку с мужем в колдовстве, объявив, что ту семью настигла божья кара. Щука поверил, уж больно диковинные штуки мастерил плотник, пытаясь привнести в поселение что-то новое.

Думаю, Щука еще до чего-нибудь бы договорился, но мы все глубже и глубже уходили в лес. Еще метров двести и должны были найти место смерти Кондрата.

— Кто бы это ни был, ясно одно, — тихонько сказала Банши, — должен был появиться разрыв. Хватит трепаться, и смотри в оба. Кружочек сделаем и назад пойдем.

Я кивнул. До темноты еще несколько часов, морозец чутка щиплет лицо, и, явно, становится холоднее. Чем глубже в лес, чем ближе продуваемые холмы и голые поляны с замерзшими прудами и болотами, тем холоднее становилось. Все мои чувства молчали — в разрезе ауры тишина, единственное яркое пятно за спиной — Банши. Попытка разглядеть призраков или духов — тоже пустота. Но что-то тревожило. Чувствовал себя замерзшим заторможенным пискуном.

Сначала появился запах. Попахивало тиной и тухлой рыбой. Слабенький не резкий запах, будто морозилка в рыбном ресторане протекает.

А потом и место смерти обнаружилось. Выделялось множеством красных лент, повязанных на деревьях. На земле глухо, если что и было, то как минимум дважды снегом замело и притоптано. А вот на деревьях были вовсе не ленты, точнее лента была всего одна — все остальное при ближайшем рассмотрении оказалось подмерзшими брызгами крови.

Примерно на уровне от полутора до двух метров на ближайших деревьях содрана кора. На старом дубе видны глубокие борозды, чисто срезано, будто стамеской прошлись. А вот рядом осина и следы совсем другие. Те же борозды, но внутри уже покрылись странной кашицей, от которой поднимался едва заметный пар — бледно-зеленая густая слизь, в которой копошились черные червячки.

— Осина не любит проклятье, как проклятые не любят осину, но пиявочники странные, соглашусь, — Банши заметила, куда я смотрю.

— Вот тута он лежал, — поеживаясь и стараясь не приближаться к деревьям, показал Щука на снег под лентой. — Грудью вниз лежал с мерзкой улыбкой.

— Это как так?

— Вот прям так, — Щука попытался изобразить, повернув голову вбок. — Шея наоборот была вывернута. Рожа синяя, а все тело покрыто кашей из снега и крови, уже подмерзшей.

— Следы были?

— Слабые уже. Но, — парень указал в просвет между деревьев, где виднелось открытое пространство, — я разглядел. Оттуда он пришел.

— Только его следы? — Банши сломала ветку и начала ковырять снег.

— Других не видел, а дальше прошел шагов двадцать, но такая жуть взяла, что забоялся. Вячко сюда пошел потом, но так и не вернулся.

— Ясненько, — Банши посмотрела на заснеженные верхушки деревьев, — А на ветках снег был?

— Это было, тоже подумал, что тварь какая могла с дерева сигануть, — пожал плечами Щука. — но нет. Кажись все же медведь его задрал, там где-то. А он раненый дошел и упал уже.

— И шею себе свернул, так? — раз нет следов убийцы, это еще не значит, что его убили где-то в другом месте, а вот телекинез или бестелесный фобос очень даже мог.

— Ну, это вам охотникам виднее, — Щука отступил на протоптанную нами тропинку. — Только я с вами дальше не пойду, если вы по следам наметились.

— А мы наметились? — спросила Банши, с улыбкой поправляя свои подсумки.

— А стрела как далеко у нас летит? — я улыбнулся в ответ и сделал первый шаг в сторону, куда вели следы.

Глава 14

— Чувствуешь что-нибудь? — спросила Банши, когда мы прошли первые пятьдесят метров и перестали видеть Щуку.

— Нет, — я услышал, как птица вспорхнула и с ветки снег упал. — А ты?

— Попа мерзнет, — Банши зашуршала курткой у меня за спиной. — И кушать начинаю хотеть. Может, и нет здесь никого. Фобос мог с любой стороны налететь, посечь все в округе, включая Кондрата, и шею ему свернуть.

— М-да, выражение «кондрашка хватит» начинает играть новыми красками. — я обернулся на Банши, в ее короткой мотоциклетной курточке. — Ты б еще купальник надела, река рядом, может, искупнешься?

— Ага, поучи меня одеваться, модник. Ты штаны-то свои видел, фуфаечник?

— У меня это временно, насчет тебя не уверен, — я похлопал себя по телогрейке, пытаясь выбить въевшуюся с карьера пыль. — Ты встречала раньше лоскотух?

— Почти, — Банши задумалась. — Как-то с маньей столкнулись. Они сестры считай, только манья просто злой фобос. При жизни злой была и потом сама не захотела на тот свет уходить. А лоскотуха, как правило, наоборот. И добрая, и покоя хочет, но ее жизнь будто в лоскуты разорвали. Оттого и название пошло. Мстит она, и пока не успокоится, сама не уйдет.

Лес неожиданно закончился, мы вышли на широкую поляну с редкими чахлыми деревцами. Пока Банши скрипела кожаной курткой, я осмотрелся.

Не будь зима, подумал бы, что здесь пожар пронесся — кривые, покореженные ветки без единого листика, россыпь мохнатых камней, частично скрытых под снежной коркой.

Метров через пятьдесят