Теперь девочка плакала, растерянно озираясь. Мейбл невольно залюбовалась ее сияющими голубыми глазами в окружении черных ресниц.

- Моя кукла! Я потеряла куклу, мою Кати! - пожаловалась малышка, захлебываясь своим горем.

- Бонни, ну постарайтесь! Что она сказала?

В этот момент вошел Эдвард. Он бросил на несчастную горничную такой сердитый взгляд, что та попыталась вспомнить хоть что-то из родного языка, увы, давно забытого.

- Она просит куклу, свою куклу Кати, - быстро проговорила Бонни.

- Куклу? Быстренько принесите ту, что я купила для нашей племянницы. Она в пакете, на нижней полке бельевого шкафа.

- Мейбл, я дорого заплатил за эту куклу. Она предназначается Перл, дочке моего брата, - заметил муж. - И привезена из Лондона! Головка и руки - из саксонского фарфора, платье - из шелка и парчи.

- Я хочу показать ей игрушку, и она успокоится.

Элизабет между тем пребывала на грани реальности и сна. Ее мучила стреляющая боль в ноге, лоб тоже почему-то сильно болел. Но ужаснее всего были картины, которые возникали снова и снова: вот мертвое тело матери сбрасывают в океан, вот отца забивают до смерти. В ушах звенел жуткий вопль, с которым Гийом рухнул на мостовую.

- Папа! Мой папочка! - изо всех сил закричала она. - Они сделали ему больно! Он умер!

Бонни, которая как раз вошла с розовой картонной коробкой, в которой была кукла, услышала последние несколько слов, побледнела и быстро перекрестилась.

- А вот это я поняла, мадам! Девочка говорит, что ее папа умер.

- Боже, сколько жестокости в мире! - всплеснула руками Мейбл. - Наверное, отца убили у нее на глазах. Покажите ей игрушку, Бонни, скорее!

Поразительно, но появление невероятно красивой куклы в поле зрения ребенка дало ожидаемый эффект. Ошеломленная Элизабет сквозь слезы уставилась на крошечное личико куклы с блестящими глазами, в облаке белокурых кудряшек, потом - на ее бирюзовое платье. Наконец дошел черед и до людей, которые склонились над ее кроватью.

При виде двух молодых женщин она легонько вздохнула. Элизабет пока не осознала, что это не сон, так как в ее воспоминаниях еще было утро и дрессировщик медведей хотел увести ее с собой. Тут она вспомнила, как побежала со всех ног, и вороного коня, и толчок. Она даже не успела испугаться.

- Где я? - едва слышно спросила девочка.

Мейбл наклонилась ниже, с улыбкой глядя на нее. Элизабет увидела женщину с нежными чертами лица, глазами цвета янтаря, очень красными губами. Светло-каштановые волнистые волосы рассыпались по плечам красивой незнакомки… Ей снова так захотелось увидеть маму, прижаться к ней!

- Мамочка! - простонала она. - Я хочу к маме.

Эдвард раздраженно потер подбородок. Он решил, что лучше пойдет в гостиную и нальет себе бренди. Бонни сочла нужным перевести:

- Она просится к маме, мадам.

- Я так и поняла. Пожалуйста, попробуйте поговорить с ней по-французски. И имя! Спросите, как ее зовут. Завтра мы привезем сюда вашу матушку, она побудет переводчицей.

- Моя мать умерла прошлой зимой, мадам, - пробормотала Бонни. - Вы еще дали мне тогда отпуск.

- Мой бог, конечно, я забыла! Тогда, прошу, постарайтесь! Я вас отблагодарю.

- Скажи свое имя, - ласково попросила девочку горничная. - Твое имя?

Элизабет вздрогнула, но радовало уже то, что она поняла вопрос. До сих пор слова, которыми обменивались эти люди, не имели для нее смысла. За неделю жизни в Бронксе она привыкла слышать иностранную речь, в которой доминировал английский, но ни одного слова она так и не запомнила.

- Лисбет, - робко прошептала она.

- Это не французское имя. Ты из Франции? - настаивала Бонни.

- Да. Мама умерла на корабле. Папа… Я не знаю. Вчера вечером те люди очень сильно его побили.

- Еще раз: скажи свое имя!

- Элизабет, но папа зовет меня Лисбет.

Мейбл сложила руки в молитвенном жесте - так ее умилил тоненький голос ребенка.

- Мадам, у нее больше нет родителей, я в этом уверена.

- Спасибо, Бонни. Вы будете мне полезны. Я раздобуду для вас французский словарь.

Мейбл пообещала себе, что любой ценой оставит у себя это красивое дитя, ниспосланное ей провидением, благо социальный статус богатой американки это позволял. Ей не терпелось искупать сиротку в теплой воде, вымыть ей волосы, накупить платьев и белых кожаных ботиночек.

- Вам известно, что произошло, Бонни, - скороговоркой выпалила она. - Этот бедный, никому не нужный ребенок бросился под колеса нашего экипажа во время утренней прогулки в Сентрал-парке. Сохраните это в тайне. Чужим знать не обязательно.

Молоденькая горничная с готовностью кивнула. Ей было всего двадцать два года, этой круглолицей веснушчатой девушке в маленьком белом чепце, из-под которого выбивалась рыжая прядка. Выражение лица у нее было очень доброе, как и взгляд карих глаз.

Элизабет, к которой понемногу возвращалось сознание, рассматривала красивую обстановку комнаты, в которой оказалась, и кровать - очень мягкую, уютную, только чересчур большую. Больше всего на свете она боялась, что ее снова отправят на улицу.

- Дайте ей миску супа, Бонни, - распорядилась Мейбл. - И положите куклу на соседнюю подушку. Завтра мы ее искупаем и приведем в порядок. Ее одежду выбросьте, а я с утра пораньше съезжу на Бродвей[25] и куплю новую.

Когда Мейбл присоединилась к супругу в гостиной, он встретил ее проказливой усмешкой. Она присела на подлокотник кресла, в котором он сидел. На ней под пеньюаром ничего не было, и вырез сполз вправо, обнажив одну грудь.

- Ты выиграла, дорогая, - едва слышно произнес он.

Замок Гервиль, вторник, 16 ноября 1886 года

Письмо пришло утром, когда небо затянуло тяжелыми серыми тучами. Адела и Гуго Ларош прочли его и перечли много раз, сперва огорчаясь, потом возмущаясь и испытывая отвращение, а потом отчаяние. Для них был неприемлем ритуал «похорон на море», упомянутый зятем, пусть он и уточнил, что такова была последняя воля Катрин.

- Я никогда не принесу цветов на ее могилу, - сокрушалась Адела. - Господи, какие же варвары эти моряки! Сбросить тело Катрин за борт, как ненужную вещь!

- Если то, что написал Гийом, правда, судно к тому времени прошло половину пути, - холодно произнес ее супруг. - Полагаю, у них не было возможности много дней хранить труп в трюме.

- Гуго, как ты говоришь о