Протяжно застонал, закрывая глаза Елизаров. Уронил голову на грудь.

— Что он любит-то и праздник где?

— Так на лесной опушке, где ваша девка сон-траву собирала, а баламошка морду царю бить хотел. — Беззлобно засмеялась Софья, глядя на то, как угрюмо морщит лоб Саша. — Вы ко мне зайдите, медовухи возьмете да пирог с печи пышный. Все на святки идут, кому ж богатый ягодный аль грибной урожай лишним будет?

— И что, бесплатно бабка дашь? — Елизаров недоверчиво прищурился, по привычке катнул инвалидное кресло вперед, затем назад.

— Чагой-то бесплатно? — Искренне удивилась пожилая женщина. — Зерно мне в муку перемелите вечером, старая я для работы стала. Тяжко на ручной мельнице работать, спина колом встанет. А тебе то легко, сиди себе, жернов вращай. Вон какие лапищи отрастил, одному богу известно, сколько в них силы. Вот и сгодится на доброе дело, старой бабушке помочь.

Лихой блеск в глазу и ехидная улыбка шли вразрез со слезливыми речами. Коварная старушка даже не пыталась выдать их за правду. Бестужев видел, как бодро она работала в огороде, семеня с очередным пустым ведром от широкой кучи сорняков. Прыти бабушки могла позавидовать любая молодая.

Громко возмущаясь и осуждая людскую корыстность, Елизаров позволил Саше взяться за ручки инвалидного кресла и покатить его к бане. Печь давно остыла, стала холодной вода и булыжники на каменке, поэтому мылись быстро и молча. Разжигать огонь и ждать прогрева не хотелось. Ошалевший от мертвой ночной гостьи банник возмущенно кряхтел под лавкой, но пугать не смел. Да и нечем было пугать — запри мрачных полуголых парней в холодной бане — вопрос кому больше достанется.

Встреча с Надей лишила последних сил. Осталась обреченная, такая хроническая пустота, что стало казаться — они от неё не избавятся. Не смоют вместе с дегтярной кровью, не вытравят ледяной водой из ярко-желтого тазика. К дому Саша вез Славика быстрой трусцой. Сменной одежды они не взяли, холод кусал за голый живот, ребра и плечи, заставляя мокрую кожу покрываться болезненными мурашками.

Лишенный двери, сиротливо зиял дверной проем, а за порогом уже было чисто. Вишневый пол потемнел от пролитой воды, поднялся приятный древесный тягучий запах. Послышался тихий всплеск, упала в мутное ведро половая тряпка и Зарина разогнулась, потирая спину. Скосила сочувствующий взгляд на замерших у порога парней.

— Простите нас Зарина Изяславовна. Я заплачу за все причиненные неудобства.

Её брови взметнулись вверх, на губах появилась вымученная улыбка.

— За что ж извиняешься? Или ты командовать упырями горазд? Не бери всё на себя, эта ноша окажется непосильной. Поможешь после праздника Ждану новую дверь приладить, на том и сочтемся.

Выдавливая ответную улыбку, Саша неловко кивнул, сцепил пальцы в замок за спиной, что есть силы сдавил кожу большими пальцами. Не достойны они были такой милости и понимания, в дом пробралась не случайная нечисть — результат его прежних ошибок. Гаврилова.

Коротко переговорив со Славиком, мимо прошагал Ждан, мимолетно скользнул по нему взглядом, зацепился за сломанный заваленный на бок нос. Мужчина остановился, сделал пару шагов назад, возвращаясь к нему, чтобы поравняться.

— Упыриха удружила?

Саша мрачно кивнул. Отек не спал до конца, но после ледяной банной воды и края холодного железного ковша, который он жал к переносице, стало гораздо легче. Под глазами ещё долго будут светить всему миру два ярких фонаря. Бессовестный Елизаров склабился каждый раз, когда смотрел в его лицо.

— А дай-ка что тебе на ушко скажу. — Заговорщически понизив голос, мужчина поманил к себе пальцем и Бестужев, как последний наивный дурак, наклонился. В эту короткую секунду Ждан резво выбросил руку вверх, ловко схватился за спинку носа и жестоко повел вниз, затем в нужную сторону. Оглушающе громко хрустнуло, боль прострелила до пяток. Не ожидающий такой подлости Бестужев взревел, зажал руками нос. Ровный. Перед глазами потемнело, принялись скакать белесые мушки. Новоиспеченный лекарь как ни в чем не бывало похлопал его по сгорбленной спине.

— Как новенький будешь. В деревне каждый уважающий себя мужик хоть раз, да сворачивал в драке нос, грех не поправить. А не выровняешь — заклюют со своими смешками да скабрезными шутками, наши парни долго всё помнят и невезучему забыть не дадут. Как спать ляжешь, картошку почисти да к глазам прижми, можешь марлей или бинтом закрепить, а наутро к нам на огород за петрушкой зайди, кашицу натолки да зажми на четверть часа. Через два дня и не вспомнишь, что были такие синяки.

— Спасибо. — Голос из-за зажатого носа был гнусавым, Ждан понимающе усмехнулся, снова похлопал по спине и вышел из избы.

Выглядывающий из смежной комнаты Славик с широкой улыбкой показал два поднятых вверх больших пальца и снова скрылся за дверью. Послышалась шебаршение, скрипнули колеса коляски, затем протяжно застонала под тяжелым телом кровать. Саша вздохнул, заглянул в чашку с водой и, содрогнувшись, быстро поволок тело к полю за картошкой. С таким лицом в пору в упыри записываться, или к другой нечисти. Давно мертвой. Раньше он слишком трепетно относился к своей внешности, это так глубоко засело в подкорке, что просто лечь спать было выше его сил.

Остатки ночи наградили его тишиной. Никаких ярких снов, никакой Смоль и её нежного мягкого голоса, только алые короткие всполохи и мрак. Живой, шевелящийся, давящий на грудь. Третьих петухов никто из парней не слышал. Разбудил их громкий хохот пробегающих мимо девчонок. В руках — плетеные из лозы широкие корзины, прикрытые разноцветной тканью и мутные бутылки с холодным пивом, поднятым из подвалов в дар лешему. Насмешливо переглядывающиеся парни закидывали на плечи увесистые скамьи и кособокие табуретки, попарно волокли длинные садовые столы, с бурыми разводами на вдавленных в землю ножках. Семенили пожилые старушки, ругали своих захмелевших раньше праздника розовощеких дедов с горящими глазами. Впервые деревня напоминала единый живой организм. Гвалт разбегающихся по дороге кур, уловивших момент и проскользнувших в открытую калитку, вереницы красноклювых гневно шипящих гусей, ошалело приплясывающий козленок, решивший померяться силой с чужим забором. Все вокруг пело и галдело на разный лад, мелькало, рябило. Это заражало легкостью, уводило внимание от груза прошлой ночи, помогало забыть злобный оскал бывшей подруги.

Затянутые потоком спешащих деревенских, они быстро добрались до дома Софьи. Там Бестужев без малейшего зазрения совести оставил Славика торговаться с противной