— Надо же! — изумленно посмотрел на него Григорий. — Что-то и впрямь меняется в этом мире. Никогда ничего подобного не слышал от дворцового чинуши. Ты можешь быть свободен, Геннадий. Поезжай в Константинополь, ответа на письмо не будет.

— Слушаюсь, сиятельный, — глубоко склонился Коста.

— Ему за державу обидно! — экзарх повторил эти слова еще раз, хмыкнул и повернулся к хартуларию, который разглядывал пурпурные чернила и такую знакомую печать на свитке. Тот никак не мог поверить в столь вопиющую глупость.

— Нас воины на копья поднимут, — мрачно сказал чиновник и свернул письмо в трубочку. — А епископы проклянут. Чернь взбунтуется сразу же после воскресной службы. В Египте уже попробовали насильно ввести Эктезис. Как мы помним, это скверно закончилось, сиятельный…

— Черта с два я его здесь введу, — мрачно ответил Григорий. — Я отложусь от Константинополя (2). Ну вот скажи, Савелий, почему бывший купец понимает, что это сумасшествие, а столичные сенаторы — нет. А ведь у них здесь имения!

— Лучше так, сиятельный, — махнул рукой хартуларий, — чем получить бунт. Судя по всему, в Константинополе будет сейчас не до нас. У них нет ни армии, ни флота, ни денег. Я думаю, они проглотят, даже если вы объявите себя василевсом. У вас для этого достаточно прав. Уж точно больше, чем у Валентина, который метит на это место. Все-таки вы родной дядя нашего непобедимого августа Константа, а не какой-то князек из рода Аршакуни.

А Коста, который обливался потом под расшитым одеянием, вовсю спешил на корабль. Его спутники покинут Карфаген, а он пока останется здесь. Ведь на слепой случай полагаться нельзя. Он подтолкнул события в нужном направлении, но вдруг экзарх струсит или послушает своих советников. В этом случае весь план может полететь к чертям.

Прямо перед отплытием по сходням спустился худой, как палка, матрос, который нес в руке убогую котомку с пожитками. Он решительно направился в пригород, где поищет себе жилье. Он побудет здесь пару месяцев, пока не убедится, что события пошли именно так, как задумал государь в далекой Братиславе.

1 Процветающее сельское хозяйство северной Африки было уничтожено нашествием арабского племени бану Хиляль в 11 веке. Кочевники истребили или ассимилировали местное население, превратив сельскохозяйственные угодья в пастбища. Последствия этого события оказались столько чудовищны, что ощущаются до сих пор, а на севере Ливии и в Тунисе теперь живут практически лишь потомки арабов.

2 Экзарх Григорий в реальной истории восстал в 646 году. Он был яростным противником монофелитства. Он провозгласил себя императором и погиб через год в битве с арабами. Вернуть Африку империя даже не попыталась. У нее на тот момент просто не было для этого сил. Она пыталась это сделать позже, а сам Карфаген пал только в 698 году.

Глава 35

В тоже самое время. Константинополь.

Столицу мира вновь накрыло облако тоски и ужаса. Патрикий Валентин, несмотря на предостережения, все-таки пошел в поход на арабов и был ими нещадно бит. Он не только проиграл сражение, он позорно бежал, потеряв всю казну, отчего империя опять встала на грань катастрофы. Согласованность действий и дисциплина у арабов оказалась выше на голову. А наемная пехота ромеев, которую традиционно набирали из горцев, была отважна, но слабо обучена. И, как обычно и случалось в то время, высшее командование назначалось прямо перед походом, отчего слаженность войск была отвратительной, а коммуникация между отдельными отрядами — еще более отвратительными. В результате два отлично снаряженных войска не успели соединиться, и мусульмане разбили их по одному. Воевать с арабами ромеи научатся гораздо позже, и эта наука будет им стоить много золота и крови.

Константинополь лихорадило. По рукам ходили подметные письма, в которых было написано, что Мартина отравила василевса Константина. А поскольку все беды в это время объяснялись немилостью божьей, то именно императрица подходила на роль виновницы как нельзя лучше. Истерзанные налогами и бесконечным ужасом люди снова обратили свой гнев в сторону этой женщины. Не бестолковое командование Валентина стало в их глазах причиной поражения, а грех кровосмешения. А знать и евнухи, как обычно бывает в таких случаях, занялись своим любимым занятием: они начали делить власть. Валентин же, который выдал свою дочь Фаусту за малолетнего Константа, получил право носить императорские цвета. Но он возжелал большего…

— Родитель мой Константин… — тринадцатилетний император стоял перед Синклитом и произносил высокопарную речь, которую готовил не один день.

Сенаторы, которые впервые за очень долгое время почувствовали себя людьми, принимающими решения, одобрительно качали головами в такт. Соль земли, отделенные безумным богатством от презренного охлоса, они уже давно все поняли. Слишком опытны они были, и слишком хорошо знали хищный нрав тестя юного императора. Он не удовлетворится пурпурными сапогами. Ему нужен трон. А что необычного в безвременной кончине очередного государя? Да едва ли треть из владык Римской империи умирала своей смертью. Вот и сейчас готовится нечто подобное. Задача сенатора в такой ситуации — вовремя отречься от того, чьи руки вчера целовал, и переметнуться к новому хозяину. Именно этот маневр они сейчас и продумывали. Для сенаторов вопрос с Мартиной и ее детьми был уже решен. Императрица и ее выводок — уже не люди, они тени, которые ходят, разговаривают и даже пытаются что-то приказывать. А на самом деле они мертвецы. Ведь именно об этом говорит тринадцатилетний василевс Констант прямо сейчас…

— Родитель мой Константин, который при жизни родного отца, а моего деда Ираклия царствовал с ним достаточно долгое время, а после него очень краткое, был лишен жизни из зависти Мартиной, его мачехой, и это случилось из-за Ираклона, незаконно рожденного от нее и Ираклия. Ее с ее сыном извергло из царства ваше Богом вспомоществуемое решение, ваше хорошо засвидетельствованное чрезвычайное благочестие. Поэтому я прошу вас быть советниками и пестунами всеобщего благополучия подданных (1).

Патрикий Александр, который присутствовал здесь же, слушать до конца эту речь не стал и припустил к выходу с той скоростью, какую только позволяли приличия. Носилки ждали его у дверей Консистория, а до дворца Буколеон, где