почтительная тишина, и в комнату вошел Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух Троянской войны, последний осколок былых интриг и сражений, когда-то сотрясавших Элладу и сопредельные страны.

— Ну разумеется, не могут без дурацкого рвения. — Нестор подошел к окну и, не повышая голоса, приказал: — Убрать все, болваны. Обязательно нужно творчески развить приказ начальства, видите ли…

За окном затрещало — доски торопливо отдирали, кажется, голыми руками.

— Итак, Майон, от тебя отступились не только люди, но и боги, — сказал Нестор. — В тебе просто рыбья кровь, если ты не моргнув глазом отказался от очаровательной Делии. Ну-ну, не нужно сверкать на меня глазами, я шучу. Я прекрасно понимаю, что причиной всему — твои высокие душевные качества. Они-то меня и привлекают, но одновременно осложняют дело и превращают тебя в чрезвычайно опасного противника. Труса я бы запугал, жадного — купил. У великолепного Гомера есть свои убеждения, где-то смыкающиеся с нашими, оттого он служит нашему делу искренне и бескорыстно. Между нами уже нет и не может быть никаких умолчаний и неясностей, так что я буду откровенен: либо ты сменишь убеждения, либо… — Он с неожиданным юношеским проворством придвинул табурет и сел напротив. — Ты, конечно, досыта наслушался разговоров, что Нестор, мерзавец этакий, насаждает повсюду тиранию и ложь. Но вряд ли ты задумывался над сущностью этих слов. Люди легко совершают распространенную ошибку: бездумно произносят с осуждением какое-то слово и считают, что все этим объяснили и вынесли приговор. «Тирания» — и на троне громоздится щелкающий клыками людоед. «Ложь» — и возникает что-то скользкое и омерзительное, как забравшаяся в постель жаба. Но никто не берет на себя труд вглядеться пристальнее в то, что кроется за словами. Для меня было бы предпочтительнее не разрушать и жечь, а завоевывать сторонников.

— Я весь внимание.

— Не иронизируй.

— Я не иронизирую, — сказал Майон. — До сих пор я получал сведения из вторых рук и шел по твоим следам. Теперь ты здесь, и мне действительно хочется тебя понять.

— Это уже кое-что… — сказал Нестор. — В Египте есть любопытная поговорка: «Все боится времени, но время боится пирамид». Начнем с того, что пирамида незыблема и неизменна и не таит никаких неожиданностей. Каждый знает свое место, как загнанный в стену гвоздь. Сверху вниз идут приказы, и каждая ступенька полна покорности перед более высокой. Меж тем демократия всегда непредсказуема, так как слишком многие получают возможность влиять на государственные дела. Разве допустимо, чтобы на телеге сидели десять погонщиков и мешали друг другу?

— Но это означает, — сказал Майон, — что демократия опасна лишь для человека, сидящего на самой вершине. Для тебя, скажем.

— Правильно. Потому что люди изначально разделены на тех, кто властвует, и на тех, кто подчиняется. А демократия предлагает нечто неприемлемое: человека, рожденного для того, чтобы властвовать, вдруг опутывают по рукам и ногам дурацкими установлениями, мешающими ему проявить свои качества государственного деятеля. Что мы и наблюдали во времена царствования Тезея. То, что он надел железную узду на царедворцев и сановников, заслуживает восхищения и понимания — так и следует поступать сильному правителю. Но зачем доводить до абсурда? До агоры, где любой шорник или землекоп может держать речь перед скопищем таких же скотов, и к их гаму вынуждены прислушиваться во дворце.

— Вон оно что, — сказал Майон. — Значит, снова деление людей на погонщиков и скотов?

— Между прочим, это заимствовано у матери-природы, — сказал Нестор. Ничего даже отдаленно напоминающего демократию ты у животных не найдешь. Как и писаных законов, с помощью которых слабый может защититься от сильного. Везде одно и то же — силой утверждающий свою волю вожак и покорная стая. А мы — не более чем часть природы, следовательно, должны жить по ее обычаям.

— Часть природы, но не ее слепок. Слишком многое отличает нас от животных.

— А жаль, — сказал Нестор. — Этот проклятый человеческий мозг, наделенный способностью протестовать, сомневаться, создавать растлевающие умы миражи…

— Между прочим, кое в чем ты сам себе противоречишь. Та же волчья стая не знает лжи. Ложь выдумали люди — но это, к счастью, не единственное, отличающее нас от животных.

— А что такое ложь? — спросил Нестор. — Существует ли она? Это еще одна интересная тема — о взаимоотношениях правды и лжи. Мы не видим ничего противоестественного в том, что игрушечник продает синих глиняных львов и зеленых лошадок, хотя прекрасно знаем, что не существует синих львов и зеленых лошадок. А сказки не есть ли искажение истины? Разве знание существует в виде какого-то явления, строго подчиняющегося законам природы, как дождь или радуга? Почему бы не предположить, что знание пластично, аморфно и с ним можно обращаться, как с сырой глиной? Это касается и Троянской войны, и всего, что так усердно разоблачал мозгоблуд Архилох. Существовала некая Действительность, но мы превратили ее в некое Знание, вполне приемлемое для умов, превратили точно так же, как превращаем зерно в хлеб, а лен — в полотно. Вот и все. Стоит лишь допустить, что существует закон превращения действительности в знание — и все встанет на свои места, страсти утихнут.

Майон собрался с мыслями — он должен не забывать и о жадно слушавшем мальчишке в дымоходе. В необогащенный жизненным опытом ум могла попасть капля отравы, таившейся в этом ласково журчащем голосе.

— Хорошо, — сказал он. — Я готов пойти на уступку и приравнять изобретенные тобой и тебе подобными законы к законам природы. Но ведь законы природы делятся на полезные человеку и вредные. Дождь помогает земледельцу, ветер вращает мельничные колеса и движет корабли, но землетрясения лишь губят дома и людей, а эпидемии опустошают города. Точно так же ваши законы оставляют повсюду горе и кровь. И если мы не в состоянии победить землетрясение, то придуманные законы победить возможно.

Жаль, что Эант не видел в эту минуту лица Нестора — мальчишке это помогло бы покрепче уяснить некоторые истины. Нестор стал страшен: ничуть не приукрашенный портрет черной и безжалостной души.

— Оказывается, ты даже опаснее, чем я думал, — сказал Нестор тихо и недобро. Но как-никак он был Многомудрым и легко овладел собой, прогнал с лица бешенство, как смахивают пыль с зеркала. — Ты говоришь, ветер и дождь? Но ведь их польза и вред относительны. Благодатный для земледельца дождь приносит неудобства тому, кто разложил на солнце выбеленные холсты. И так далее.

— Вот как? — сказал Майон. — Но жители Трои были не относительны. Они были люди из плоти и крови, жившие в красивом, богатом городе. Теперь там только развалины и запустение. А разве Геракл был относителен? Или безжалостно перебитые кентавры? Ты играешь в слова, как детишки в