Людмила Георгиевна...

Десять лет назад к этой танцевальной наставнице записывали учеников аж с рождения, записывали и молились, чтобы никакой инсульт не лишил танцевальный мир настолько великого наставника. У неё за плечами — семь лет европейских бальных танцев и двенадцать — латино-американских, и это — только выступлений на спортивных турнирах, потом — она начала учить, и делает это… Неприлично долго. Но даже сейчас одного только взгляда на эти гордо развернутые плечи достаточно, чтобы понять —  порох в этих пороховницах далек от того, чтобы взять и иссякнуть.

Она почти не изменилась. Лишь больше стало мелких морщинок в уголках глаз да прибавилось мелких серебристых волосинок в темно-русых волосах. И потихоньку они начинают собираться в серебяные ручейки…

Она их не красит. Никогда! Принципиально!

Свидетельства своего возраста Людмила Георгиевна Гацкан носила с гордостью и величием и всегда выглядела настоящей королевой, где бы ни оказалась.

Она смотрит на меня изучающе и с грустинкой. Помнит. Будто я только вчера со всей дури жахнула дверью об косяк женщины, тренировавшей меня с моих пяти лет. С того самого момента, как папа привел меня, лупоглазую хвостатую дурынду в танцевальную секцию, а обратно меня забирали уже с боем.

Мне казалось — это любовь с первого взгляда, потому что только глотнув музыки, с самого первого взгляда на легкое плавное движение рукой наставницы танцевального кружка — я уже не смогла оторваться.

До того самого часа, когда от меня потребовали — оставить «эти твои непотребные танцульки» в прошлом. И я, как распоследняя дура, оставила...

Людмила Георгиевна моему решению не обрадовалась.

И это слабо сказано!

— Надо же, и вправду ты, — задумчиво произносит Людмила Георгиевна, наматывая на палец одну из петель бахромы на её шарфе.

Этот шарф… Мне кажется, я помню каждую деталь истории своей бывшей наставницы, а этот шарф был для меня чуть ли не сакральным артефактом.

Она носила его и двенадцать лет назад, надевала по особым случаям, это был последний подарок от её мужа, после смерти которого Людмила Георгиевна так замуж и не вышла. Вырастила дочь, а потом переключилась на учеников. Осталась верна своему делу, до самого конца.

Не то что некоторые…

— Здравствуйте… — я наконец соображаю начать разговор и смущенно втягиваю голову в плечи. Так бывает, когда припоминаешь не самое вежливое прощание с человеком, что дал тебе бесконечно много.

Больше, чем она — мне никто не давал. Я же неблагодарно от этого отвернулась.

— Как у тебя дела? — негромко и так просто спрашивает моя дорогая наставница, что у меня начинает свербеть в носу. Как у маленькой, ей богу.

Дела…

На такие вопросы нехорошо отвечать по-настоящему честно.

И потом — окажется ведь, что она была права тогда, пять лет назад, когда посмотрела на меня, заявившую об окончании танцевальной карьеры, как будто меня хватил эпилептический припадок прямо на её глазах.

В уме ли ты, девочка? Разве меняют мужчину на свободу? Он ведь может предать по дурости. А ноги — нет. 

— Все хорошо, — улыбка получается нерешительной. Как и все, из чего сейчас сплетается этот разговор. Ну, вру, да. Дела-то не так уж и радужно.

Безработная, без пяти минут разведенная, да еще и с внушительными оленьими рожками на темечке. И все-таки — таким не хвастаются. Вслух, по крайней мере.

Наставница смотрит на меня внимательно, пронзительно, кажется — насквозь видит все то, о чем я так стыжусь сознаться, а потом улыбается. Лукаво и открыто, будто и не было между нами ни того громкого скандала, ни грохнувшей об косяк двери, из которой я вылетела пулей, ничего…

— Как тебя сюда занесло? Платьице для бала присматриваешь, или ножки все-таки соскучились и понесли тебя по кривой дорожке?

— Я… — я запинаюсь, пытаясь подобрать рациональное объяснение, так чтобы не соврать и объяснить понятно, а потом сдаюсь и выбираю один из предложенных мне ответов, — можно сказать, что понесли, да.

— Для номера? — боже, чего я не ожидала, так это то, что Людмила Георгиевна встрепенется, как почуявшая запах крови тигрица. — Ты все-таки решила к нам вернуться.

— Я… Нет… Не совсем.

Я уже поклялась себе, что не буду ворошить для себя это, я просто попробую с Эриком, а потом — найду себе нормальную работу.

На самом деле…

Я не уверена, что вытяну его.

Все-таки он — профи, а я — заскорузлая, заиндевевшая кочерыжка.

— Ciliegina, — я уж думала, Эрик пропал бесследно, а он возвращается из соседнего отдела и тащит мне… Да нет, он издевается… К платью Золушки серебряные туфельки? Я заколю его этой шпилькой…

Хотя, нет, она слишком красивая!

— Это твой размер? Я не ошибся? — итальянец говорит это в кои-то веки без вызова, но мне все равно становится еще более неловко. Он рядом. И Людмила Георгиевна точно видит, что он разговаривает именно со мной. Сейчас начнутся вопросы, к ответам на которые я совсем не готова…

— Здравствуйте, Эрик, — спокойно произносит Людмила Георгиевна на итальянском, не дожидаясь, пока я их друг другу представлю.

С учетом того, что моя бывшая наставница до дотошности старомодна в плане этикета, это означает только одно. Они уже знакомы…

Интересно.

А пять лет назад она его точно не знала. Лично, по крайней мере.

— И вам доброго утречка, сеньора Гацкан, — Змей расцветает очаровательнейшей из своих улыбок и с очевидным удовольствием целует кончики пальцев Людмиле Георгиевне, — какая неожиданная и приятная встреча для сегодняшнего дня. Как прекрасно вы выглядите! Хоть сейчас приглашай вас на ужин, только не говорите мне, что слишком рано.

— Ох, мальчик, ты все такой же плут, — Людмила Георгиевна фыркает и отмахивается, плотнее укутывая плечи в шарф, а затем с любопытством переводит взгляд с Эрика на меня, потом снова возвращается к Эрику…