возник в дворницкой. Сколько нас было душ – семеро? Так вот один Пыня не пожелал с тобой зубатиться, а все остальные выразили к тебе свое отношение. А почему так?

– Может, у него такой характер, – предположил Гуров.

– Это у Пыни-то? – покрутил головой старик. – Тут ты, командир, ошибаешься. Пыня – это порох! Где на зоне свара, там и он. И судить, и рядить, и получать по морде – он всегда в первых рядах. А тут будто его подменили. Забился в нору, и молчок. Вот ведь даже тебе он ничего не предъявил. Это Пыня-то! Да в прежнее время он рубаху на себе изорвал бы, перед тобой да перед нами рисуясь. А когда старушку-то положили, он и умолк. Будто нарочно, чтоб не привлекать к себе внимания. Вот я и задумался…

– А шила ты у него, случаем, никогда не видел? – спросил Гуров.

– А что шило? – пожал плечами Тунгус. – Шило у нас предмет видный. У половины стариков оно всегда при себе. У нас ведь что ни бродяга, то мастер по сапожному делу. Научились в лагерях да тюрьмах… Вот и латают обувку то себе, то старушкам. Так что заиметь шило дело простое. Тут важнее уметь его воткнуть.

– И Пыня это умеет… – в раздумье проговорил Гуров.

– А то! Как-никак – три ходки. И все за мокроту. Обязан уметь. Ну, а уж вызвать старушку на свидание, коль ты ее старый знакомец, отвести ее в укромное место, – старик указал рукой на тропинку и кустарник вокруг нее, – и ткнуть шилом – это дело простое.

– Как ты думаешь, за что он мог ее убить? – спросил Гуров у старика.

– Ну, – развел руками Тунгус, – уж этого я не знаю. Да и кто о том может знать, кроме самого душегуба? Да и он не всегда знает, вот ведь какое дело. Встречался я с такими. Ударит ему кровь в голову, вот и хватается за нож. А коль ухватился, то, значит, и бей. Иначе какой ты уркаган? Это как у зверя: оскалил зубы – значит, кусай. Иначе какой ты волк? А может, у них были какие-то давние счеты и он боялся разоблачения… Боялся умереть в тюрьме. Хотя какая разница, где умирать? Особенно если ты уркаган. Главное – как умереть.

– Как ты думаешь, вот если, к примеру, я возникну перед Пыней и дам понять, что подозреваю его в убийстве, он, случаем, не скроется?

– Как тебе сказать, чтобы не соврать, – не сразу ответил дед Тунгус. – Мыслю так: коль он способился на душегубство, то может скрыться. У волка и повадки волчьи. Так что ты его до поры до времени не касайся… Ну да решать тебе. Это ты опер, а не я. И других бродяг тоже не тревожь понапрасну. Может, они что-нибудь и знают, да только ведь все равно не скажут. Еще и Пыне помогут укрыться. Говорю же – кодекс.

– Ну, спасибо тебе, Василий Васильевич! От души! – поблагодарил Гуров. – И за совет твой насчет того, чтобы смотреть на мир человеческими глазами, и за помощь.

– Да чего там, – безучастно произнес старик. – Может, за такую мою помощь мне там и спишется пара грехов, – он указал пальцем на ночное небо. – Хорошо бы. А то ведь их много у меня, грехов-то. Вот мне и полегчает. Там-то у них, – он опять указал пальцем на небо, – должно быть, свой кодекс. Так я пойду. – Он прошел несколько шагов, но вдруг остановился, обернулся к Гурову, коротко рассмеялся и произнес: – Да, а стукачка-то своего убери от нас, начальник! Имею в виду охранника. Бестолковый он человечек, все у него на лбу читается. Так что не ровен час… Старички наши насчет этого дела строгие до беспощадности. Сам понимаешь – кодекс.

– Уберу, – рассмеялся в ответ Гуров. – Знаю, что толку с него ноль. Это я так, по своей бедности…

Старик ничего не сказал, повернулся и пошел в сторону дома престарелых. И скоро Гуров перестал его видеть.

– Наконец-то! – встретил Гурова Федор Ильич. – А то я, грешным делом, совсем уже отчаялся тебя увидеть. – Ну, думаю, пропал полковник навсегда. Похитили! Убили! Вот если бы ты не вернулся, я бы побежал тебя искать. С фонарем и громкими криками, как в лесу. Я уже и оделся ради такого случая, чтобы бежать на твои поиски. Что, все нормально?

– Даже более чем, – ответил Гуров.

– Значит, встреча состоялась?

– Да.

– И что?

Лев Иванович уселся в кресло, выдохнул и вкратце рассказал Федору Ильичу о результатах встречи.

– Понятно, – протянул Федор Ильич. – Житейская драма. А мы-то на эту тему почти и не думали.

– Ну, еще ничего не ясно, – возразил Гуров.

– Так-то оно так, – согласился Федор Ильич. – Но все же направление поиска обозначилось. И, по-моему, это очень многообещающее направление.

– По-моему, тоже, – согласился Гуров.

– И что же будем делать?

– Спать, – сказал Лев Иванович. – А делать – завтра.

Глава 17

Утром, проснувшись, Гуров первым делом позвонил Станиславу Крячко.

– Выспался? – спросил он.

– С тобой, пожалуй, выспишься, – пробурчал Стас. – Случая такого не помню, чтобы ты дал мне выспаться.

– И сейчас не дам, – пообещал Лев Иванович.

– С тебя станется.

– Правильно мыслишь. Давай-ка собирайся и мигом к нам. Пока нас не уволокли на процедуры. Не забывай, мы народ болящий.

– Интересно знать, что же такого случилось за минувшую ночь? – ехидным тоном спросил Крячко. – А ведь случилось, чувствую!

– Можно сказать, перст судьбы, – туманно объяснил Гуров.

– Как интересно. А если чуточку подробнее?

– А вот прибудешь, тогда и узнаешь подробности, – пообещал Лев Иванович.

Крячко появился в санатории через полчаса.

– И что? – спросил он, влетая в комнату, огляделся и выдохнул: – Уф-ф-ф! По крайней мере, вы оба целы. Это уже обнадеживает. А то мало ли что вы могли натворить за ночь, тем более без меня. Давайте выкладывайте.

Гуров образно и емко рассказал Станиславу о ночном разговоре с дедом Тунгусом.

– Та-а-ак, – протянул Крячко. – И эдак. Слушай, а он, случайно, не блефует, этот твой честный каторжанин?

– А какой ему смысл? – спросил Гуров.

– Да смыслов-то может быть великое множество. Например, чтобы нашими руками свести с этим Пыней какие-то свои счеты.

– Не думаю, – сказал Гуров. – Уж слишком мудрено. Счеты он мог свести и другим способом. Более простым. У этой публики таких способов не счесть. У них – кодекс. А тут дедушка Тунгус пошел на риск. Ведь ему и вправду несдобровать, если разбойное старичье узнает о контакте со мной. Это же по-ихнему – западло. Со всеми вытекающими