она носит. Подумал, что через несколько месяцев стану отцом, притом что сейчас потерял своего. И так и не понял, что мне с этим фактом делать. Просто мне было грустно при мысли, что мой ребенок никогда не увидит дедушку. И что к нему в один прекрасный день не добавится сестричка или братик. Что ему не выпадет счастья жить в такой семье, как у меня.

Я снова написал Лиз. Оказалось, что этот уикенд у меня занят, но мы увидимся в другой раз, скоро я снова заеду. Или если она на этих днях будет в Париже. Можно бы даже поужинать всем вместе. Тогда у меня наконец будет случай повидать Эрика после стольких лет. На их детей посмотреть. А они бы с подругой моей познакомились.

Акт третий

День третий

Поль

Когда я встал, Клер с Антуаном уже уехали. Мать сидела в гостиной с чашкой чаю в руках, наверняка четвертой или пятой с тех пор, как она проснулась. Она не сводила глаз с телевизора, там шла утренняя передача. Я по голосу узнал кинообозревателя, тип этот работал в журнале, мне скорее близком, но всегда почитал своим долгом разносить мои фильмы в пух и прах, а порой ему взбредало в голову ополчиться на меня и в личном плане. Парадоксы нашего ремесла. Врагов не выбирают. И поддержку тоже. Я сварил себе кофе и вышел с ним на террасу. Помахал через стекло матери. Кажется, она меня не заметила. Глаза неотрывно смотрят в телевизор, а на самом деле, по-моему, в пустоту. Или в прошлое. Что в конечном счете одно и то же. Она не совсем здесь, и, к несчастью, это может усугубиться. Я закурил первую за день сигарету. Некому сказать, чтобы я прекратил. Ни ребенка, ни супруга-моралиста, никто не будет делать большие глаза. Никто за меня не тревожится, кроме матери, ну и славно.

Я курил и смотрел на нее. Когда я второй раз навещал папу в больнице, перед уходом он мне сказал: “Твоя мать больна. Она и сама более или менее знает, но, по-моему, вряд ли понимает насколько. Ей нужны дополнительные обследования, там что-то неладное. Если это то, чего мы боимся, она побарахтается еще несколько месяцев, может, несколько лет, если повезет, а потом начнет угасать, разом, резко, в этих случаях всегда так бывает. Я хочу, чтобы ты о ней позаботился. Свозил ее на обследование. Поговорил с врачами. Уладил все, что понадобится, когда меня не станет. Организовал все, как надо. Помощь на дому или что сочтешь нужным. Только не дом престарелых. Мы с матерью всегда друг другу говорили, что ни за что не кончим свои дни в подобном заведении. Среди всех этих стариков, которые ждут смерти и играют в лото под присмотром нянек, а те обращаются с тобой как с двухлетним ребенком или как с умственно отсталым. Мы всегда клялись друг другу, что найдем способ уйти раньше, чем совсем утратим мозги или превратимся в обузу для вас или для общества. Понимаешь, не хочется никого обременять. Мы всегда выкручивались сами и никого ни о чем не просили. Не начинать же сейчас. Поэтому, когда настанет время и если ты решишь, что это лучший выход, я хочу, чтобы ты навел справки про… ну… про Швейцарию, в общем. Остальных я не могу об этом просить. У сестры твоей хлопот выше крыши на работе и с детьми. Не хватало еще взваливать на нее престарелых родителей. А Антуан – ну ты же его знаешь. Он слишком ранимый. Слишком близко к сердцу принимает все, что касается нас. Вообще-то мне это не нравится. Не нравится, что он вечно над нами трясется. Это ненормально. Это родители должны заботиться о детях. А не наоборот. Короче, вот. Это все, о чем я тебя прошу. Позаботься о матери, насколько возможно, и наведи справки насчет Швейцарии, когда будет нужно, если не найдешь другого выхода и если она этого по-прежнему хочет, но было бы странно, если б она вдруг передумала. Я отложил на это деньги. В столе в нашей комнате лежит конверт с инструкциями по счетам, я сделал на тебя доверенность, с банком все улажено. Ты сумеешь, я знаю. Уверен, среди твоих знакомых есть нужные люди или те, кто с ними знаком. И потом, из вас троих ты самый крепкий. Мать так этого и не поняла. Всегда включалась в твою игру. Типа хрупкий уязвимый мальчик. Художник с его провалами и сомнениями. Но ты не хуже моего знаешь, что это чушь. Между прочим, у меня на пенсии было время всяким таким интересоваться. Ну я и интересовался, раз ты во всем этом варишься. И прекрасно вижу, что люди в твоей сфере по крайней мере такие же жестокие, как везде. Может, не изначально. В смысле, не в детстве или в отрочестве. Но когда взрослеют. Наверное, потому что у вас тоже много званых и мало избранных. Потому что вас все время судят. Критики. Публика. По числу фильмов. По полученным премиям. По зрительским отзывам. Все время оценивают. Сравнивают с другими, старыми и новыми. Я же вижу, что и у вас все друг другу завидуют, друг с другом меряются, друг за другом шпионят. Все считают, что другой украл у них успех. Ждут, когда этот другой свернет себе шею, выдохнется, освободит место. Это-то я прекрасно понял. Но это же не оправдание, так? Не думай, что мне тебя жалко. Везде так. Я только констатирую. И объясняю, почему прошу тебя, а не остальных. Потому что ты стал тем, чем тебя сделала среда. В отличие от брата. Сестра, я чувствую, на грани срыва. И я не хочу, чтобы она хоть чем-то рисковала. На ней дети. В любом случае мать не хочет, чтобы они были в курсе. Да, идиотизм, я знаю. Они все равно все поймут. Но она не хочет причинять им никаких хлопот. Ну, или чем позже, тем лучше. Поэтому хочет, чтобы всем занялся ты”.

Пока он все это говорил, у меня мелькнула мысль, а действительно ли мать в курсе, не подстроил ли он это у нее за спиной. Хоть их и считали неразлучниками, оба вполне способны скрытничать в таких вещах. Когда мы с отцом перестали видеться, когда он не желал слышать обо мне, а я о нем, мать в первое время тайком со мной общалась. Звонила, когда он уходил из дому. Присылала имейлы с адреса, который мы завели специально для этого и о существовании