Шрифт:
Закладка:
Я вас люблю, я думаю о вас,
Вы для меня — смятение отныне…
Покорно жду ответа ваших глаз
И повторяю в мыслях ваше имя.
Все были в восторге. Всем мелодия и стихи очень понравились. Меня поздравляли с таким хорошим дебютом. Но Оскар Борисович тут же остудил мой восторг, сказав, что первый запев никуда не годится.
— А что здесь должно быть? — спросил я, не представляя, чем же заменить написанное.
— А я знаю? — ответил он с тем естественным одесским акцентом, какой так лихо имитировал Володя. — Вы поэт, вы и решайте, а я свое сделал.
Я подумал, что четыре строчки, такие, чтоб удовлетворили композитора, я уж наверно сочиню.
Сочинил. Позвонил. Прочитал.
— Нет-нет, Игорь. Это никуда не годится, — услышал я в ответ.
— А что же должно здесь быть?
— Я знаю?! — был прежний возглас Оскара Борисовича. — Вы поэт, вот и придумайте.
Я позвонил через день с новым вариантом — тоже мимо.
Я начал звонить каждые три дня, дабы не надоесть окончательно. Потом раз в неделю, и каждый мой новый вариант отвергался композитором.
Прошел месяц, в течение которого я не помню уже сколько написал вариантов. Через несколько дней позвонил снова и уже совсем отчаявшимся голосом, попросив послушать, прочитал:
Сегодня я нисколько не боюсь
С двадцатым веком временно расстаться…
Позвольте, я в любви вам объяснюсь
Высоким слогом русского романса…
— И это вы писали целый месяц?! — услышал я добродушный голос Оскара Борисовича с его неподражаемым одесским акцентом.
Песню спел и записал Муслим Магомаев. Она получилась очень красивой и быстро приобрела популярность, а я сразу попал в обойму поэтов, работающих в жанре песни.
С Володей мы виделись все реже, за исключением тех коротких встреч, когда пересекались в студиях звукозаписи фирмы «Мелодия». Но все это как-то на ходу.
— Как дела?
— Нормально. А как у тебя?
— Да вроде тоже.
И каждый раз говорилось, что надо бы повидаться не здесь, посидеть, как прежде, поговорить о том о сём, и оба говорили «да», непременно, но этим дело и кончалось.
Но как-то летом 76-го, в очередной раз встретившись на «Мелодии» (он записывал чудесный альбом на свои стихи и музыку — «Алиса в Стране чудес»), я его все-таки сподвигнул поехать ко мне. И вот мы на двух машинах — он на голубоватого цвета «пежо», я на своей темно-серой «Волге» — помчались на проспект Вернадского, где я тогда жил. Володя явно хотел продемонстрировать, как он лихо водит машину, я предоставил ему такую возможность, то есть пропускал его вперед, когда он хотел обогнать меня. Но я был в этом деле опытнее его и знал: как бы он ни лихачил, а к дому мы подъедем почти одновременно. Что и оказалось в итоге. Правда, он подъехал первым и был явно горд этим.
Мы поднялись ко мне. У меня только что вышла авторская пластинка с песнями на мои стихи — «Бабье лето», были и другие диски, на которых тоже были песни с моими текстами.
Кое-что послушали, но в основном поболтали о том о сём, в основном о всяких проблемах и тонкостях в сочинительстве песен.
— Васёчек, а ты много уже «настрогал». Наверно, авторские хорошие пошли? — спросил Володя. И, услышав «да», тут же, без промедления: — Так я могу у тебя занимать?
— Без проблем, Володь, для тебя — всегда пожалуйста…
Он неплохо зарабатывал, особенно концертами. Но и тратил много. Почему и спросил меня, чтобы иметь на всякий случай адрес, где всегда можно перехватить в долг. (После его смерти таких долгов окажется немало.)
А где-то через год я уже буду у него в гостях на Малой Грузинской, в его новой квартире. Мы будем попивать чаёк у него на кухне и, как всегда, «разговоры разговаривать» (это наше с ним любимое выражение). Но нормально поболтать не даст телефон, который будет трезвонить с небольшими перерывами почти весь вечер…
Летом 79-го я встречу его в Доме литераторов. Едва поздоровались, как Володя сразу куда-то метнулся, словно его тянул кто-то за руку. Я спросил, что с ним, но он, не говоря ни слова, махнул как-то странно рукой и исчез. Мне оставалось только пожать плечами. В тот день в ЦДЛ я его больше не видел.
А последний раз мы с ним пересеклись где-то в середине апреля 1980 года.
Нынешнее Российское авторское общество (РАО) тогда находилось в Лаврушинском переулке, в том знаменитом писательском доме, что почти напротив Третьяковки, и называлось тогда ВААП. В этом же помещении находилась и сберкасса. Мне нужно было снять какие-то деньги, и я, как сейчас помню, в понедельник направился в этот ВААП. Подъехал, смотрю — стоит Володин «мерседес», а в машине сидит какая-то молоденькая блондинка. «Ай да Васёчек, ай да молодец», — подумал я невольно. Вошел в здание. Чтобы оказаться у сберкассы, надо было пройти по подземному переходу, соединяющему одну половину дома, где она находилась, с той половиной, в которую обычно попадаешь с улицы. Вот в этом подземном переходе мы и столкнулись с Володей.
— Васёчек! — обрадовался Володя, обнимая меня.
Я тоже был рад его видеть, тем более что та последняя встреча в ЦДЛ оставила какой-то неприятный осадок.
— Как ты? — спросил он меня.
— Нормально. А ты?
— Все хорошо.
— Я вижу, — сказал я, улыбаясь и давая понять, что понимаю его «хорошо».
— Извини, спешу.
— Да я тоже, Володь.
Мы обнялись, поцеловались, и он убежал.
Я его очень хорошо знал. Я видел, что он «под банкой», — это заметно было по глазам, и в то же время от него абсолютно не несло перегаром. А я помнил, как это обычно бывало… Наверно, что-нибудь прыснул, чтобы отбить запах.
Подумал и забыл.
А 25 июля 80-го я ушел из дома в начале восьмого — договорился накануне с приятелями попариться в Сандунах (а это лучше делать с утра, пока в парилке «легкий» пар). Также накануне условился я о встрече с одним молодым композитором в 12 дня в ЦДЛ.
Я немного опаздывал,
