Шрифт:
Закладка:
По улице Арпада разносился звон колокольчиков на фургонах и экипажах, который вплетался в стук телетайпа, доносившийся из отделения почты и телеграфа. Последний привлек внимание повитухи. Ее сердце затрепетало от идеи, пришедшей ей в голову.
Деревенский глашатай выступил вперед перед троицей со своим барабаном. Одну руку он поднял в воздух, а другой ударил в барабан, подавая сигнал всем остановиться, – что и произошло.
После этого глашатай сделал знак жандармам. Те приподняли повитуху над придорожной канавой, как ребенка, и, перекинув ее через нее, опустили на улицу Арпада.
К этому времени на улице уже собралась толпа деревенских, глазевших на происходящее. Они просто разинули рты при виде тетушки Жужи, которую вместо ее двух обычных корзин сопровождали два жандарма.
Повитуха практически ничего не видела, когда ее переводили через улицу. В поле ее зрения попадала лишь череда пальто, ботинок и головных платков. И еще ей было слышно, как ахали женщины.
Когда ее вели мимо отделения почты и телеграфа, она закричала так громко, как только могла:
Все это ужасная ошибка!
Я не сделала ничего плохого!
Я уверена, что скоро вернусь домой!
Если только ее сын находился в это время в отделении, то он должен был услышать ее.
Жандармы быстро провели тетушку Жужи в деревенскую ратушу. Входную дверь ратуши закрыли и заперли на засов, словно тюремную камеру.
Прихожая ратуши была темной и серой. От каменного пола поднимался холод. Тетушка Жужи почувствовала приступ ревматической боли, когда жандармы отпустили ее и она оказалась на этом промозглом полу.
Перед ней стояли трое мужчин. С одним из них она познакомилась совсем недавно, второго она хорошо знала, а третьего мужчину пока еще никогда не встречала.
Граф Мольнар пробыл в Надьреве меньше года. Его сверстники в деревенском совете знали его как человека, который не мыслил своей жизни без работы. Он ежедневно заполнял свой блокнот заметками о незначительных правонарушениях, совершенных членами сельского совета. Тетушка Жужи неоднократно слышала жалобы деревенских на него. В определяющей мере это было вызвано тем, что в Надьреве раньше никогда не было собственного сборщика налогов, поэтому жители деревни были возмущены нововведением. Когда граф Мольнар впервые появился в деревне, повитуха специально пришла в сельскую ратушу, чтобы представиться ему, и он не преминул воспользоваться ее услугами целительницы.
Эбнера повитуха практически не видела последние несколько недель, потому что в самом разгаре был сезон охоты. У него были охотничьи домики на принадлежащей ему земле за пределами деревни, и он проводил там бо́льшую часть осени, охотясь на дичь и кабанов. Иногда он отдавал тетушке Жужи убитого им фазана, и она ощипывала птицу и жарила ее над открытой ямой у себя во дворе. Когда она сейчас смотрела на Эбнера, ее переполняла волна сожаления. Она сразу же вспомнила, как хвасталась перед ним своим флакончиком из кармана фартука в корчме семейства Цер: «В этом флаконе достаточно мышьяка, чтобы убить сотню человек, и ни один врач никогда не смог бы его обнаружить».
С третьим мужчиной повитуха никогда не встречалась. Он был примерно одного возраста с ее сыновьями, среднего роста, с небольшим, только-только наметившимся брюшком. Он носил очки в золотой оправе, и на его лице были видны решимость и ум. Эти качества его отец, старый доктор Цегеди, никогда особо не проявлял.
Для допроса выделили крошечную комнатку деревенского глашатая, куда перенесли стол и скамью. Койку, на которой нарушители деревенского правопорядка отсыпались в качестве наказания и где иногда спал деревенский глашатай, подтащили к столу и установили как скамью с другой стороны.
Эта койка, на которую усадили тетушку Жужи, доходила ей до середины икр. Сверху было постелено тонкое шерстяное одеяло. Она медленно опустилась на нее, чувствуя, как жмет ее пальто и как обострился артрит в ее коленях. Когда она тяжело плюхнулась на койку, пружины громко заскрипели под ее весом. Она сделала все возможное, чтобы взять себя в руки. Пытаясь сосредоточиться, она сложила руки на коленях.
Мужчины проследовали за ней в деревенскую ратушу. У стены встали Эбнер и Мольнар, поскольку закон требовал присутствия по крайней мере двух членов деревенского совета во время допроса жандармами какого-либо жителя деревни. Доктор Цегеди-младший сел на скамью рядом с одним из жандармов. Второй офицер стоял рядом с повитухой.
Ее седые волосы безвольно спадали на плечи. Ее пальто все еще было туго завязано поясом. Она переводила взгляд с одного мужчины на другого, но их лица были непроницаемы, и она не могла понять, на помощь кого из них она могла бы рассчитывать. Она еще крепче сжала руки на своих коленях. Переведя взгляд на стол, она отметила, что там лежали регистрационные журналы.
Каморка деревенского глашатая была маленькой и душной. Она не предназначалась для такого количества людей. В ее углу деревенским глашатаем были свалены метла, швабра и ведро, а также набор тряпок, пропитанных уксусом.
Тетушка Жужи посмотрела через стол на доктора Цегеди-младшего, который начал пролистывать регистрационные журналы. Она заметила небольшие листочки бумаги, торчащие в качестве закладок, и именно сейчас осознала свою ошибку.
Отец и сын Цегеди были в чем-то похожи друг на друга: у них был один и тот же рост, одинаковая прическа. Но во всем остальном они различались. Повитуха внимательно наблюдала за молодым доктором Цегеди, который возился со своими очками. Он снял их с ушей, тщательно протер линзы, а затем снова надел их. После этого он разделил регистрационные журналы на две стопки. Один из журналов он открыл на выделенной странице. Жандарм, сидевший рядом с ним, держал в одной руке наготове блокнот, в другой руке – перо для письма.
Мысли повитухи начали метаться, как крыса в тесной клетке. Она уставилась на отдельные тома регистрационных журналов, которые были навалены друг на друга, как груда кирпичей. За последние годы их так часто открывали и закрывали, что их корешки заметно истрепались. От них пахло плесенью, старой кожей, пергамент на их страницах пожелтел от времени.
Повитуха посмотрела на жандарма с блокнотом и пером в руках. Он быстро писал, движение его пера походило на царапанье кошачьего когтя по бумаге. Когда она перевела взгляд на Эбнера, тот отвернулся. Она снова посмотрела на регистрационные журналы. В течение многих лет она вела дома свои собственные записи, в которые записывала сведения о состоянии больных, методах лечения, обстоятельствах родов. Этими записями она ни с кем не
