Видно, ему трудно было после долгого купания и борьбы плыть с Аллой на спине.

Генка сочувственно смотрел на него. Если б не мать, которая всегда все узнает, он обязательно бы кинулся к ним.

Когда Саша подплыл, Генка бросился, чтоб помочь ему вынести на берег Аллу, но Саша неожиданно сурово отстранил его:

— Не трожь!

Совсем зеленая, Алла легла на песок, и сразу ее начало тошнить. Саша поддерживал ее за голову. А Генка стоял, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, что делать.

— Ну как ты, Алк? — спросил он, когда девочка легла наконец на спину и утомленно закрыла глаза.

— Устала чего-то, должно, воды много наглоталась.

Мальчишки — те, что отнимали шину, — тоже вылезли из воды и остановились поодаль.

— Шину отдавайте! — крикнул им Генка.

Один из мальчишек поспешно подтолкнул шину, и она покатилась прямо к Генке. Он погрозил им кулаком. Они никак не отозвались на это, все стояли и смотрели на Аллу.

— Саша, — слабо попросила Алла, — ты только маме ничего не говори. Ей нельзя волноваться.

Она с трудом поднялась. Саша взял ее за руку и повесил шину через плечо.

— Давай понесу, — предложил Генка.

Но Саша даже не обернулся.

Ну чего он злится? Что Генка в воду не полез? Так знает же, что ему нельзя. И Алла жива, и шину отдали. Но, хотя Генка не мог найти своей вины, чувствовал он себя все равно почему-то виноватым и несчастным.

У подъезда дома с голубой крышей Алла, как всегда, остановилась и покричала:

— А-а-а-у-у!

Но голос подъезда сегодня был тихим.

На качелях в белом платье с книгой в руках сидела Тоня. Она снисходительно проводила глазами Сашу с Аллой, посмотрела на Генку:

— Поссорились? Эх вы… дети.

— Сама ничего не знаешь, а говоришь.

— Ах, пустяки. — Она уткнулась в Шекспира.

Генке не терпелось рассказать ей, услышать, что все правильно, что он иначе и не мог поступить.

— Пустяки? — И он стал рассказывать.

Тоня слушала с небрежной улыбкой, но постепенно улыбка сползла с ее лица.

— А ты что? — быстро перебила она, услыхав, что Алла исчезла под водой.

— А я что… сама слышала — нельзя купаться.

— «Купаться»! Да я бы… Да ты знаешь… У нас тут женщина тонула, так один безрукий кинулся спасать. Без-ру-кий! Он и плавать-то не мог, а кинулся за ней.

— Так тонула же.

— А ты откуда знал, что Алла не потонет?

— Там ведь Сашка был.

— Эх, ты… — Тоня отвернулась, словно ей противно было смотреть на такого человека.

— А ну вас всех, — сказал Генка, и ему, как маленькому, вдруг захотелось заплакать.

Вечером, как всегда перед сном, пришла мать. Она была уже совсем черная от загара, молодая, красивая.

— Лежишь уже? Молодец. А я тебе лекарство принесла.

— Какое лекарство?

— Вот это. Нюхай, и все пройдет.

— Да ничего у меня и нет.

— Есть или нет, а на всякий случай не помешает. Не купался сегодня?

— Нет. Мам… А сегодня Алка чуть не потонула.

— Господи, этого еще не хватало. Как же так?

И Генка опять стал рассказывать. Мать внимательно слушала.

— А ты что? — как и Тоня, спросила она.

— Ты же не велела купаться.

— Конечно. Тем более там Саша был. И кроме того, я тебе раз навсегда запретила лезть в драку.

— Я не лез, — угрюмо сказал Генка. — А если бы потонула?

— Но ведь не потонула же, о чем говорить?

Мать встала, легко прошла по комнате, заглянула в зеркало.

— Ну спи, я пойду.

Ушла и оставила в комнате только едва слышный запах духов.

Первый раз, сколько помнил себя Генка, он не смог удержать слез. А почему ему плакалось — он и сам не гнал.

Скучно стало во дворе. Алла шила в своем палисаднике платья куклам. Сашка где-то пропадал, наверное, собирал свой утиль. Генка ходил один купаться, пересматривал от скуки альбомы с фотографиями разных артистов.

Тоня разговаривала с ним скупо и неохотно. И вообще она эти дни была какая-то странная — все словно прислушивалась к чему-то, слышимому ей одной, а сама была бледная, с чужими глазами в синих полукружиях.

«До обалдения зачиталась своим Шекспиром, — недружелюбно думал Генка. — А до людей ей и дела нет».

Только одна Алла сочувственно поглядывала на него, когда он проходил мимо. Один раз позвала:

— Гена!

Он подошел, стал разглядывать лоскутки.

— Вы с Сашей поскандалили, да? — спросила она.

— Нет. Просто он взъелся, что я спасать тебя не стал.

— Меня? — удивилась Алла. — Чего меня спасать. Вот какая ерунда.

— Ну да, а он считает… Тонька тоже.

— Да чего меня спасать, — расстроилась Алла. — И все равно тебе нельзя было, у тебя насморк.

— Какой там насморк, — уныло сказал Генка. — Никакого насморка и нет.

— Так, значит, из-за меня поссорились?

— Из-за тебя.

Алка вскочила:

— Где Саша?

— Не знаю. Думаешь, он тебя послушает?

— Послушает — раз из-за меня. А не послушает, так я… так я… вот и буду сидеть в своем палисаднике и никуда не пойду.

Голос у нее задрожал, и Генке захотелось сказать ей что-нибудь очень-очень хорошее. Но что он мог сказать? Он только спросил:

— Красивое платьице сшила, неужели сама?

— Сама. Только это не платье — брючки.

Все-таки она подстерегла Сашку. Генка видел, как они разговаривали. После этого она, так и светясь вся, подбежала к Генкиному окошку:

— Пошли с нами цирк смотреть.

Какой цирк, Генка не спросил, он быстро выскочил из дома.

Оказывается, на пустыре выстраивался цирк шапито.

Скоро должны были приехать артисты из Таллина.

Генка ехал, шумно восхищался, как ловко пятеро рабочих сооружают каркас, какие громадные рулоны брезента привезли для покрытия этого каркаса.

Алла тоже ехала, заглядывала Саше в лицо и дергала за руку, чтобы он повернулся туда, куда показывает Генка. Вернулись домой, и тут их ждала новость.

— Алк! За тобой приходили! — крикнула Тоня.

— Кто? От бабушки?

— Ага.

Все знали, что Алла должна уехать на зиму в Харьков: ее мать ждала маленького, и дед с бабкой приглашали внучку к себе. Но весть свалилась неожиданно.

— Когда, Тонь, сегодня, да? — жалобно спросила Алла.

— По-моему, завтра едут.

И вдруг оказалось, что всем не хочется расставаться с этой маленькой тихой девочкой.

— Я тебя провожу, — сказал Саша.

— И я, — откликнулся Генка.

— С ночным уезжают, — заметила Тоня, поглядывая на Генку.

— Ну и что ж.

Провожали Аллу одни ребята. Полина Васильевна, мать Аллы, плохо себя чувствовала, и отец остался с ней дома.

Тусклые фонари неровно освещали платформу. Было многолюдно, и их все